Волшебный город - Страница 13
И слава богу, что мужа сейчас нету.
Вета именно так и подумала – слава богу, что мужа нету дома, и снова удивилась своим чувствам. Ведь еще, кажется, совсем недавно она радовалась ему, на душе становилось легче и светлее… она с любовью гладила ему рубашки, готовила его любимые блюда, ей нравилось ждать его и самой открывать дверь с улыбкой, чтобы человек понял, что его ждали с нетерпением и теперь ужасно рады, что он пришел.
Что же изменилось в их отношениях?.. И как давно это случилось? Как-то она упустила тот момент, когда ей стало неинтересно слушать его рассказы о работе. А ему, надо полагать, стало неинтересно рассказывать. А уж слушать ее он давно перестал. Ну в самом деле, что такого интересного Вета могла ему рассказать? Историю водопровода, начиная от античного, «сработанного еще рабами Рима»? Так кто же не знает, что устроен он был очень хитро, что чистая вода из горных речек текла в город сама по себе, без всяких насосов, просто трубы были проложены под небольшим, но постоянным углом. И что, ясное дело, в дома вода подавалась не всем римлянам, а только важным и богатым людям. И как только попадал такой человек в опалу или, выражаясь современным языком, уходил в отставку, сразу же являлась команда рабов, которые перекрывали воду и уносили трубы.
Вроде как нынешние чиновники с машинами. Уволили тебя с государственной службы – будь добр, сдай служебную машину с водителем. На свою пересядь или на общественном транспорте езди.
А в Риме – пожалуйте к фонтану на перекрестке.
«Что за чушь лезет мне в голову? – очнулась Вета. – Вот уж въелись в голову темы экскурсий, даже дома не могу отдохнуть. Надо взять себя в руки и разобраться наконец с мужем, что-то у нас не то в семейной жизни… Не приносит она в последнее время никакой радости…»
Кстати, о радостях постельных. Вета напрягла память и хоть убей, не смогла вспомнить, когда же они с мужем занимались сексом. Как-то все было не до этого… Она просто замоталась совсем с этими событиями. Да, но муж…
Вета малодушно решила, что додумает эти неприятные мысли завтра, и нетерпеливо достала из сумки содержимое тайника – старинную книгу и пожелтевший лист бумаги. Перед глазами на миг встало укоризненное лицо капитана Острового – что же вы, Иветта Вячеславовна, такую улику с места преступления забрали? За это, между прочим, уголовное наказание предусмотрено…
«Ах, да отстаньте вы! – мысленно отмахнулась Вета. – Нужна вам эта улика, как рыбе зонтик! Вы все равно ничего не поймете!»
Она говорила с капитаном так невежливо только в мыслях. И наяву не посмела бы. Не потому даже, что побоялась бы хамить представителю власти. Просто он ей нравился. Как человек, разумеется, и больше никак.
Вета решила сосредоточиться на деле и рассмотрела свои трофеи.
Записка по-прежнему казалась ей совершенно бессмысленной, и тогда она раскрыла книгу.
Впрочем, это оказалась не книга в обычном понимании этого слова, а записная книжка, заполненная плотным убористым почерком с сильным наклоном. Орфография была тоже старая, а чернила выцвели еще сильнее, чем на записке, однако почерк был вполне разборчивый, и Вета углубилась в чтение. Поначалу было трудно, она все время спотыкалась на всех этих «фитах», «ятях» и завитушках, но не зря же провела она много времени, разбирая старые манускрипты и записи.
Вскоре дело пошло на лад.
Медленно переставляя голенастые ноги, идут по пустыне верблюды. Украшенная шелковыми кистями сбруя, яркие попоны, серебряные, глухо звякающие колокольцы, ловко прилаженные тюки с поклажей. Вроде бы медленно переставляют ноги верблюды, а идут быстро, особенно теперь, когда близок оазис, близка драгоценная солоноватая вода. Головной верблюд поднимает грустную губастую морду и трубно ревет – чует близкий водопой, радуется.
Возле каравана гарцуют на красивых текинских лошадях несколько всадников – серебряные стремена, черные одежды, черные шапки, обвязанные яркими шелковыми тюрбанами, дорогие, расшитые серебром пояса, кривые персидские сабли в украшенных самоцветными каменьями ножнах.
Начальник всадников, старый опытный воин с длинным кривым шрамом через все лицо, подъехал к третьему от головы верблюду, почтительно поклонился.
Третий верблюд почти не несет поклажи. На его спине, в ложбинке между двумя горбами, в твердом большом седле сидит старая женщина с выжженным солнцем лицом. Перед ней на том же седле, сложив ножки кренделем, устроился ребенок лет пяти в расшитом золотом халате. Лицо у ребенка круглое, как луна, гладкое, как пустыня, спокойное, как весеннее утро. Глаза ясные, голубые, безмятежные. Ребенок держит на коленях мешок из мягкой сафьяновой кожи, держит его бережно, как великую драгоценность.
Начальник всадников, привстав в стременах, коснулся рукой сердца, губ и лба и проговорил с почтением:
– Господин, скоро оазис! Мы напоим коней и верблюдов, вы сможете отдохнуть…
Ребенок повернул к нему голову, взглянул безмятежно, ничего не ответил. Воин смиренно склонил голову, отъехал. Тогда ребенок дернул шнурок, развязал сафьяновый мешок, раскрыл диковинную игрушку: искусно вырезанный из слоновой кости город на холме. Богатые дворцы и красивые дома, тенистые сады и цветники взбирались по склонам холма, а на самом верху красовался удивительный храм – восьмиугольный, с круглым легким куполом…
Ребенок повел пальцем по куполу храма – и на его голубые глаза набежало темное облачко.
Темное облачко показалось вдали, справа по курсу каравана.
Начальник всадников приложил ладонь козырьком, вгляделся, что-то негромко приказал молодому быстроглазому воину. Тот пришпорил коня, понесся в сторону облачка. Верблюды ускорили шаг, почуяв тревогу погонщиков и надеясь все же дойти до водопоя. Всадники выстроились в цепочку, ждали вестей.
Вскоре молодой воин вернулся на взмыленном коне, бросил поводья и выкрикнул, сорвав с лица черную повязку:
– Калмыки!
Начальник стражи озабоченно взглянул на караван, на солнце, принюхался к ветру. Как ни быстро двигался караван, им не уйти от стремительного калмыцкого отряда. Несколькими гортанными окриками, несколькими рублеными жестами он отдал распоряжения. Погонщики верблюдов закричали, верблюды неохотно остановились, легли на песок и замерли, равнодушно глядя перед собой. Всадники выстроились в круг, замерли, ожидая.
Вскоре темное облачко выросло в пыльную стремительную тучу, из которой проступили неистово бьющие в песок конские копыта, бешено оскаленные лошадиные морды, косматые калмыцкие шапки с красными развевающимися кистями, дико ухмыляющиеся разбойничьи лица. Жаркая калмыцкая лава рассыпалась в стороны, охватила караван двумя живыми потоками, двумя кривыми буйволиными рогами. Невысокие, коротконогие калмыцкие лошади били копытами в слежавшийся песок, как шаман бьет в бубен.
Начальник стражи выкрикнул команду, воины обнажили драгоценные дамасские клинки и помчались по кругу, охватив караван живым кольцом сверкающей стали, кольцом мужества.
Калмыки дико, страшно закричали, замахали короткими кривыми клинками, и два отряда сшиблись.
Хрипели кони, звенела сталь, кричали раненые. Тряслись от страха погонщики верблюдов, не ожидая ничего хорошего от исхода битвы. Только сами верблюды равнодушно глядели перед собой – им не было дела до людей, до их вражды, до их схватки. Для верблюдов от нее ничего не зависело – так или иначе, их все равно погонят вперед по пустыне и рано или поздно приведут к воде.
И ребенок в расшитом золотом халате смотрел так же безмятежно, как прежде, как будто его не волновал исход боя.
Защитники каравана сражаются самоотверженно, но калмыков гораздо больше, и исход схватки скоро становится очевиден. Один за другим падают на песок черные воины, текинские кони, лишившись седоков, замедляют бег. Вскоре только старый воин с разрубленным лицом еще остается в седле, но и он весь изранен и истекает кровью. Оглядевшись по сторонам и увидев, что от его отряда никого не осталось, он спешился и бросился к верблюду, в седле которого безмятежно восседает ребенок со своей нянькой.