«Волос ангела» - Страница 10
Сидеть в сыром склепе на пустом, полузаброшенном кладбище не хотелось. К людям надо, время такое идет, что нужна работа каждого члена партии с полной самоотдачей, а он тут, под боком у праха мелкопоместных панков, пристроился, скрываясь от жандармов.
Ощупью добрался до лесенки наверх. Ровно семь полустертых ступеней из щербатого серого камня. Семь – счастливое число. Нашарил в темноте низкую дверь, выбрался наружу.
Тепло, тихо, в ясном темном небе зажглись звезды, легкий ветерок шумит в молодой листве старых кладбищенских деревьев, черными, мрачными глыбами торчат памятники – огромные каменные кресты на купеческих могилах, но все равно здесь вольный воздух, а не затхлая сырость склепа.
Присел на шаткую скамеечку под развесистым кустом сирени. Покурить бы, да нельзя – увидят огонь, да и в тихом, напоенном весенними запахами воздухе далеко пойдет махорочный дух.
Сколько просидел – не помнил, вроде как немного задремал. Разбудил, заставил встрепенуться тихий стук камня о камень, словно чиркают кресалом. Тук-тук, тук-тук… И снова с небольшим промежутком – тук-тук… Это за ним.
Вскоре на темной дорожке показалась невысокая фигура. Очертания были смутны, но Федор почему-то решил, что это подросток – уж больно щуплый.
Греков встал, легонько похлопал ладонью о ствол дерева, давая знать, где он. Через минуту фигура, полускрытая каким-то темным широким платком, была уже рядом.
Женщина? В сумраке влажно блеснули в улыбке зубы.
– Где вы?
– Здесь… – Федор протянул руку и в ответ ощутил прикосновение мягкой узкой ладони. Она ласково пожала его пальцы и легко потянула за собой.
– Пойдемте, пора…
Полицейский уже сомлел от нетерпения и страха, стоя навытяжку перед его высокородием, а господин начальник жандармского отделения все протирал и протирал белоснежным платочком очки в тонкой золотой оправе, сопя и вздыхая. Квашней расползшись на сиденье своей сильно осевшей коляски, он, казалось, никуда не спешил.
„Сколько же аршин на него шитва идет?“ – непочтительно подумал полицейский, евший глазами тучную фигуру его высокородия, и сразу же убоялся этой мысли, как будто кто-то мог ее подслушать и донести. О начальнике жандармского отделения поговаривали всяко, и ну его к бесу, думать рядом с ним. Лучше так…
– Смотри, голубчик, – жандарм наконец открыл свой большой тонкогубый рот, – государственный преступник-то, упустить никак нельзя.
– Так точно, ваш высокородь!
– Да не ори ты так, голубчик. Видишь, вечер тихий какой, кладбище пустое рядом, пруд. А ну как твою глотку преступник услышит? Ты вот что лучше, скажи своим, что преступник очень опасен. Говорят, силен как бык и большой мастак кулаками драться. Слыхал когда-нибудь про бокс?
– Никак нет, ваш высокородь!
– Я же тебе сказал, не ори… – жандарм вздел на мясистый нос очки и с неподдельным интересом, как на редкое насекомое, посмотрел на полицейского. – Ну, голубчик, отвечай мне, только тихо: не боишься?
– Не таких вязали, ваш высокородь! – осклабился полицейский.
– Это точно, что не таких… – почему-то грустно вздохнул жандарм. – Так ты скажи, пусть осторожнее там, не упустите. Старшим идешь, поглядывай.
С другой стороны к коляске подскочил юркий господин средних лет с нафабренными усиками, в котелке и костюме „дерби“. Шустро вспрыгнул на подножку и, почтительно прогнувшись, зашептал в большое ухо господина начальника жандармского отделения. Тот внимательно выслушал его и отпустил, небрежно махнув рукой. Господин в котелке тут же исчез, словно растворился в темноте.
– Ну, с Богом… – жандарм, сняв фуражку, перекрестился. – Смотри, голубчик, двое их там, и второго не упустите. Второй мне тоже очень нужен. Понял? Иди…
Подозрительное шевеление темных фигур впереди Федор заметил сразу же, как только вышли на центральную аллею, уже начавшую зарастать травой, глушившей шаги. Остановились, прислушиваясь. Впереди приглушенно чертыхнулись, споткнувшись о камень, звякнули ножны шашки. Жандармы или полиция? Все одно…
Подхватив свою спутницу под руку, Греков побежал с ней в другую сторону, где должен был быть проход на улицы местечка. Еще не добежав до края кладбища, он понял, что вдвоем им не уйти – спутница путалась в длинной юбке, мешали бежать высокие каблуки ее ботинок.
Решив спрямить путь, он потянул ее в сторону: начали продираться сквозь кусты, то и дело спотыкаясь о могильные плиты, натыкаясь на гнилые ограды. На шум Федор уже не обращал внимания. В голове билась одна мысль: скорее, скорее, может быть, еще удастся успеть проскочить в город, пока не окружили все кладбище.
Неожиданно она остановилась, прижав руку к высоко поднимавшейся груди:
– Ой, не могу больше. Бегите один. Мне они ничего не сделают, а вам надо уйти.
– Нельзя оставаться, – он почти силой заставил ее снова бежать, – они через вас будут добираться до других. Держитесь!
Наконец впереди замерцали огоньки домов местечка. Ну, еще немного!
– Стой! Стой!
Полиция! Федор толкнул свою спутницу в сторону.
– Туда, скорее…
Свернули в темный переулок. За дощатым забором залилась неистовым лаем собака, ей тут же ответили другие. Сзади послышался топот многих ног, обутых в тяжелые сапоги, бряцание оружия, сиплое дыхание. Ближе, ближе…
– Бегите, я задержу!
– Нет…
– Бегите же, я догоню! – Греков оторвал от себя ее руки, с силой толкнул в темноту проулка.
Резко повернувшись, он поймал первого полицейского под шаг и коротко ударил левой в голову. Тот без звука рухнул на землю. Второй не успел вовремя остановиться и тоже получил сильный удар, но устоял на ногах.
Федор шагнул вперед, намереваясь ударить еще раз. Но сзади кто-то прыгнул ему на плечи, ловкий, как обезьяна. Он откинулся как можно резче спиной на забор, услышал сзади сдавленный стон, почувствовал, как стало свободно спине, не глядя ударил.
Подбежали еще несколько человек. Темнота, сопение, ухо ожгло чужим кулаком. Сбил наземь одного, обдирая в кровь костяшки пальцев о пуговицы полицейских шинелей. И тут грохнул выстрел. Пуля вышибла окно в каком-то доме, хлопнула дверь, опять зашлись истошным лаем собаки.
Стрелял первый полицейский, стоя на четвереньках. Федор подскочил, выбил ударом ноги револьвер, быстро поднял. Поздно…
С обеих сторон проулка, плотно закрывая его, стенкой шли полицейские с оружием в руках. Греков бросил под ноги уже ненужный револьвер. Через забор? Нет, не уйти.
Успела ли она? Ему почему-то казалось, что его неведомая спутница была молода и красива. Хотелось верить, что успела…
Молоденький подпоручик приносил присягу последним. Он никогда в жизни еще не был членом военно-полевого суда и поэтому волновался. Голос его дрожал и срывался, произнося слова присяги:
– Обещаю и клянусь всемогущим Богом перед Светлым Его Евангелием и Животворящим Крестом Господним хранить верность его императорскому величеству, государю императору, самодержцу всероссийскому, исполнять свято законы империи, творить суд по чистой совести, без всякого в чью-либо пользу лицеприятия, и поступать во всем соответственно званию, мною принимаемому, памятуя, что я во всем этом должен буду дать ответ перед законом и перед Богом на Страшном суде его.
В удостоверение сего целую слова и крест нашего Спасителя. Аминь!
Вытянув пухлые губы под светлыми усиками, он благоговейно приложился к Евангелию и кресту, поднесенным гарнизонным священником. Оглянулся на других членов суда.
Молодцеватый кривоногий ротмистр и рыжеватый подполковник – председательствующий стояли с непроницаемо-равнодушными лицами, ожидая конца церемонии приведения к присяге.
Расселись за столом, покрытым синим сукном. Стулья были простые, с гнутыми деревянными спинками, немилосердно скрипевшими при каждом прикосновении. Все было как-то очень буднично и серо: не очень большая комната в казарме, где заседал суд; крашенные маслом в казенный, серо-зеленоватый цвет стены; окна с низкими деревянными подоконниками и плохо вычищенными медными ручками на рамах с облупившейся краской; привычные звуки, доносившиеся со двора, – топот солдатских ног, разноголосые команды…