Вольные города - Страница 66

В зал вошли двое. Гонцы упали на колени перед Сафой, под­ползли к трону и, поцеловав носки его сапог, замерли.

—      Говори ты,— произнес новый хан и указал носком сапога на одного гонца.

Тот поднял голову и тихим голосом, будто в беде, о которой он хочет рассказать, виноват сам, начал:

—      О владыка правоверных, могучий и славный! Позволь мне сказать, что русская рать движется на Казань и не позднее чем через сутки будет под стенами города.

Все, кто присутствовал в зале, впились глазами в хана и ожи­дали, как он воспримет эту страшную весть, от которой можно упасть духом, даже находясь среди сильного войска. А этот хан безоружен.

Но ни один мускул не дрогнул на лице Сафы-Гирея. Он спокой­но переложил Коран из одной руки в другую и спросил гонца:

—      Велика ли рать?

—      Сто пятьдесят тысяч воинов, великий хан.

Сафа поднял ногу и ткнул носком сапога второго распростер­того перед ним гонца.

—      Теперь ты говори.

—      Знай, могучий и мудрый, что там, где Сура впадает в Волгу, русские люди начали строить крепость и ввозят в нее запасы еды и оружия.

—      Больше нет гонцов?

—      И этих вестей достаточно, великий хан! — грустно произнес шван-эфенди.— Мы не удержим город. Надо виниться перед рус­скими.

—      Кто еще думает так?

С лавок встали несколько мурз и беев.

—      Все, кто думает так, могут уходить. Отныне это совет вой­ны, а в нем трусы нежелательны.

—      Нет, мы не трусы! — воскликнул мурза Булат.— Но пусть скажет хан, какими силами он будет противостоять русским?

—      Я немедля пошлю догонять ушедшее войско и именем Са- пцет-Гирея возвращу его. Гонцы пойдут дальше, в Крым, и уже через месяц мой брат бросит на Москву всю орду, и тогда посмот­рим, усидят ли здесь воины Москвы.

—      Месяц—большой срок,— сказал Булат,— как продержаться  столько?

—      Если среди нас не будет трусов и предателей, мы закроем порота города и дождемся подмоги.

К трону подскочил мурза Япанча и, протягивая хану саблю, го­рячо проговорил:

—      Благослови мою саблю, великий хан, и отпусти меня из Казани. Я пойду к черемисам, подниму их всех, и мы не допустим к Казани русских.

Сафа-Гирей посветлел лицом, поднялся и, отстегнув от ремня гною саблю, передал ее Япанче.

—      Бери мою, храбрый мурза, и да аллах тебе поможет. Иди, времени не теряй.

В зале поднялся шум. Мурзы подбегали к трону, подавали хану свои сабли. Хан целовал их и возвращал обратно, отдавая приказы.

Кучак незаметно вышел из зала, а через час вместе с Саип-Гиреем они были далеко от Казани.

НА ПРАВОМ БЕРЕГУ ВОЛГИ

Весна подошла с правого берега Волги.

Отзвенела ледяными сосульками по бурому снежному насту, прошумела теплыми ветрами по всей лесной стороне. Широкие ручмы облила солнцем. В оврагах и чащобах все еще лежал снег, ни стоило только сбросившей лед реке дохнуть теплом, как сразу зацвел орешник, опустив ВНИЗ длинные желто-серые КИСТИ. Про­шит лесные поляны, окинулись светлой голубизной. На них стайками грелись зайцы, меняя белый покров на серый.

А потом как-то незаметно в горный лужай старого Туги пришло лето.

От берегов Суры до берегов Юнги раскинулась земля богатого Туги. Все люди лужая от него зависимы. Каждый что-нибудь да ему должен. Поэтому всю весну и все лето на Тугаевых полях ра­ботают его должники. Только осенью, в сезон охоты, нет на полях работников, но и в лесу люди тоже Тугу не забывают. И белку для него бьют, и лису.

А за советом к Туге даже из соседних лужаев хозяева ездят. Особенно из тех, что поменьше да победнее. За Юнгой, к примеру, приткнулся маленький лужай Боранчея, за Нужой — селенье, где правит Сарвай, еще дальше — илем под рукой Аптулата. Все они Тугу считают и сильнее себя, и мудрее. Не только за советом, но н молиться богам они съезжаются в Нуженал.

Место, где Туга поставил свое кудо,— лучше не сыскать. Спра­ва течет шумливая, сбегающая с гор Юнга, сзади — тихая лес­ная Нужа. Перед жилищем — полукруглая поляна, покрытая гу­стой травой. Поляну окружают лесные яблони, дальше густые за­росли орешника. Слева до самой березовой рощи выжженная земля, тут же посеян овес. В роще — жилище богов и добрых ду­хов. Сюда будут приходить поклоняться богам все люди старого Туги. Благо и они поставили свои жилища по соседству, на дру­гом берегу реки.

Говорят, что раньше семья Туги была многочисленна. Потом старуха умерла, дочки вышли замуж, и теперь осталось у него три сына: Аказ, Ковяж и Янгин.

И с ними хлопот немало — воспитать надо настоящими муж-' чинами.

Вот сегодня идет старый отец на поляну к священной роще, чтобы посмотреть на утреннюю стрельбу младшего, Янгина. Есть старый закон предков — юноше не давать еды до тех пор, пока не поразит цель. И в каждой семье все неженатые парни по утрам выходят на поляну. У каждого только девять стрел. И если все они пойдут мимо цели, парню не дадут еды целый день.

За старшего отец не беспокоился: Аказ — лучший стрелок в этих лесах. Хорошо стреляет и Ковяж. А вот Янгин...

На освещенной утренним солнцем поляне стреляли Ковяж и Янгин. Отец, не показываясь, стал глядеть на сыновей.

Ковяж держит колчан младшего брата и подает из него стре­лы. Стрел в колчане осталось всего три. Янгин поднял лук, прику­сил губу и, сдерживая волнение, прицелился в небольшой кусок бересты, приколотый к осине, затем резко разжал пальцы. Стрела, мелькнув оперением, затерялась в кустах. Опять мимо! Янгин, не глядя на насмешливую улыбку брата, кивнул головой, чтобы тот подал ему еще стрелу.

В колчане осталось две стрелы.

—     Я тебе говорю — не рви тетиву, плавно спускай,— поучает Ковяж, но и эта стрела летит мимо цели.

Янгин в отчаянии. Его смуглое лицо покрывается капельками нога, он кусает губы и дрожащими руками кладет на лук стрелу.

—     Целься лучше! — кричит Ковяж.— Помни, что в колчане од­на стрела! Последняя!

Когда Янгин берет последнюю стрелу, на его глазах появляют- н слезы. Ковяж видит это и говорит:

—     Давай скажем отцу, что ты попал в бересту.

—     Я не обманщик! — гневно произносит Янгин.— Ты хочешь, чтобы я стал злым человеком. Разве можно обходить закон пред­ков? Можно ли гневить духов?

—     Ты их уже прогневил,— насмешливо отвечает Ковяж.— Я был вчера в шкемын-ото¹, разве ты отдал жертву Мардеж-ону? Эго он ветром относит твои стрелы.

—     Хоть ты и старше меня, однако глуп. Я отдаю молитву и жертву Мардеж-ава. А владыка ветра — ее сын. Не будет же он идти против матери.

—     Ты сам глупый! Мардеж-ава старуха, и она не видит, как ты стреляешь. Разве женское дело — стрельба? К тому ж она не смо­жет перейти завал из стрел, которые ты набросал в лесу. Иди, со­бери их, уважь закон предков. Иначе отец не даст тебе еды и се­годня.

Янгин понял, что брат смеется над ним, и со злостью замахнул­ся на него луком. Вспыльчив и горяч Янгин, и несдобровать бы среднему брату, если бы на поляну не вышел в этот момент Аказ.

он перехватил занесенный для удара лук и сказал строго:

—     Скажи мне, Ковяж, когда я выходил с тобой на эту поляну, смеялся ли над твоими промахами? Научил бы стрелять сначала! Иди, собери стрелы!

—     Пусть Янгин идет. Это его стрелы! — Ковяж повернулся к Аказу спиной, намереваясь уйти.

—     Иди ты! Я сказал!

—     Не пойду! За этого слепого щенка я бегать не буду!

—     Будешь,— спокойно произнес Аказ и так сильно толкнул Ковяжа в спину, что тот мгновенно скрылся в кустах.

Аказ подошел, обнял младшего брата и ласково спросил:

—     Вы что-то говорили про Мардеж-ава?

—     Ковяж сказал, что владыка ветра относит мои стрелы в сторону. Врал, поди?

—     Он правильно сказал. Но надо перехитрить владыку. Ска­жи, откуда сейчас дует ветер?

Янгин посмотрел на ветки деревьев и уверенно ответил: