Вольно, генерал (СИ) - Страница 81

— Вот именно, — жёстко произнёс главнокомандующий. — Или проститесь с сыном достойно, или убирайтесь к чёрту.

— Уж не хотите ли вы выгнать меня с похорон родного сына?! — вспылил Легион и толкнул Молоха в грудь.

Люциста торопливым шагом подошла к Люциану и уткнулась лицом в плечо брата, чтобы не видеть того, что произошло дальше. Молох был достаточно терпелив. Он и до сих пор сохранял достаточно спокойствия, чтобы не убить Легиона на месте. Главнокомандующий просто хорошенько ему врезал, чтобы отрезвить и поставить мозги на место.

Легион упал, и когда шок прошёл, то быстро прижал пальцы к носу, проверяя, не пошла ли кровь. Он шумно дышал и с немой яростью смотрел главнокомандующему в глаза. Было унизительно перед всеми получить такую оплеуху. Генерал-майор поднялся, плюнул Молоху на ботинки и вышел так же помпезно, как зашёл.

Безмолвие начало отступать, когда вновь тихонько заиграл орган. Сначала аккуратно, как долгожданный опоздавший гость, а потом уже более уверенный, как будто его впустили переночевать.

Люциан посмотрел на Молоха с благодарностью. Он понимал, что теперь путь домой ему заказан. Да и можно ли было назвать место, где владычествовал Легион, домом? Дом там, где твоё сердце. А где оно, было давно понятно всем. Молох хмыкнул и сдержанно кивнул генералу. Он ощущал неловкость, ведь Легион, по сути, его родственник, пусть и нежелательный. И отец его супруга. Однако отвращение ко всякого рода дешёвым представлением и любовь к справедливости отсекли всякую тактичность. Молох понимал, что не мог поступить иначе. Кто-то должен был избавить Люциана от необходимости краснеть за своего невоспитанного родителя.

Когда служба кончилась, из подгробия — небольшой подставки из чёрного калёного железа — тут же заклокотало изголодавшееся синее пламя. Оно окутало гроб и застрекотало, зашипело, на глазах у посетителей уничтожая всё. Постепенно Кальцифер становился лишь пеплом, ссыпающимся в подгробие.

Люциан закрыл глаза и вслепую нащупал пальцы Молоха. Ему невероятно сложно на это смотреть. После отца уже было тоскливо, а зрелище сгорающего трупа брата и вовсе делало момент невыносимым. Другой рукой он закрыл глаза, чтобы скорбь по Кальциферу осталась его личным делом.

Из тени алтаря вышел тёмный адепт с козлиной головой и в шелковистой мантии. Он наблюдал за всем, что происходило, не потому, что было интересно. В его обязанности входило проводить ритуал последнего воплощения.

— Да восславится Владыка и да украсит собой эта демоническая душа великую сущность Инферно. Ave, Lucifer!

— Ave, Lucifer! — донеслось из всех концов храма.

Адепт вознёс руки, и пламя прекратило клокотать. Это и было окончанием службы. Прах после погребения вручается родственникам по прошествии какого-то срока. Для чего? Чтобы с его помощью можно было посредством жестокого кровавого ритуала воскресить его, если есть необходимость. Каждый понимал, что нет такой причины, по которой можно было бы вернуть Кальцифера к жизни.

И похороны воспринимались как первые и последние.

========== Оказия 30: Соль и безымянные цветы ==========

Люциан в беспамятстве лежал на диване. Кружилась голова, от частых вздохов во рту пересохло. Уже несколько часов длится эта сладкая пытка. Шлейф от извинений Молоха за то, что произошло между ним и Кальцифером, пусть и против воли главнокомандующего. Извиняется Молох с таким же размахом, как и обижает.

Генерал лежал связанный. Его руки были прижаты к животу слоями чёрной изоленты, а ноги ― обездвижены за счёт того, что Молох опустил галифе Люциана до середины бёдер и затянул ремень. Моргенштерн никак не мог пошевелиться и имел вид весьма беззащитный. Он часто дышал и выгибался в спине, и обнажённая грудь вздымалась колесом вверх. Молох расстегнул на нём рубашку, чтобы иметь возможность измываться и любоваться. Как художник, знающий, что в помещении прохладно, но заставляющий раздеться под предлогом высокого искусства. Это и вправду искусство ― напряжённое и чувственное тело любимого демона.

Молох завязал Люциану рот своим галстуком, который никогда не надевал, но на всякий случай хранил в ящике стола ― мало ли что.

Главнокомандующий был свободен в выборе того, от чего в следующую минуту будет сходить с ума ёрзающий и сверлящий его взглядом Люциан. Молох бегло касался ладонью гладкой крепкой груди, гладил по кругу, касаясь сосков, и щекотал подушечками пальцев выступающие ключицы. Генерал внимательно смотрел на него, выжидающе и с вызовом. Ему было неловко, но очень интересно, что может произойти.

Вид Молоха в галифе и майке, когда можно рассматривать его могучую фигуру, воодушевлял. Люциан чувствовал его острый, терпкий, но очень приятный запах, и когда аромат ускользал, то хотел ещё. По всему телу, особенно вокруг шеи, красовалось множество засосов. Каждый сантиметр кожи откликался на прикосновения, и Люциан дрожал, когда Молох просто его гладил. На щеке у генерала красовалось несколько царапин с запёкшейся кровью — след от демонических когтей.

Чем только главнокомандующий не развлекал генерала. Несколько минут назад Люциан изнемогал от того, что не может двигаться, потому что чувствовать в себе вибратор было невыносимо. Молох тогда приподнял мужчину за ноги и, как если бы проникал сам, мягко ввёл в генерала искусственный член. Главнокомандующий позволил себе немного отступить от привычной схемы, ведь это не столько занятие любовью, сколько — извинение, искупление, доказательство.

Он всматривался в мутные глаза измученного генерала.

— Ты действительно думаешь, что я мог трахать кого-то, кроме тебя? — недовольный и тяжёлый голос ввинчивался в уши, оставался где-то в груди, и Моргенштерн откидывал голову, пытаясь двигать бёдрами. Он ничего не отвечал: боялся разомкнуть губы и громко застонать на радость мужчине даже сквозь галстук. Зато активно мотал головой, чтобы ему вновь разрешили двигаться. Но Молох не позволил.

Он сидел на диване рядом и смотрел, как генерал то напрягается, то обмякает, то пытается освободить руки. Или же вовсе подвигать бёдрами, устроившись поудобнее и упёршись ногами в подлокотник.

Молох щедро приправил дело лубрикантом, поэтому Люциан чувствовал, как скользко между ног, если двигался. Насаживался на вибратор, как мог, чтобы снять напряжение, и дрожал, рвано вздыхал сквозь стиснутые зубы. Главнокомандующий смотрел, усмехался, и иногда наклонялся, чтобы поцеловать в шею или в грудь, совсем невесомо коснуться языком твёрдых сосков. Тогда Люциан жмурился, моля всех богов подарить выносливости, и громко дышал, вот-вот срываясь на стон.

— Этот член тебе нравится больше моего? — как бы невзначай интересовался Молох, протискивая пальцы между бёдер генерала, и основанием ладони надавил на яички. Подушечками он мягко и ощутимо потирал промежность. Моргенштерн, распахивая глаза, пытался раздвинуть ноги, и беззвучно хныкал оттого, что не получалось.

Кончить у него тоже не получалось, поскольку Молох непонятно откуда узнал о небольшой металлической спице с тупым концом с одной стороны и маленькой шляпкой — с другой. Или, может, он просто ждал возможности украсить торт их отношений этой вишенкой. Словом, генерал мог начать умолять, чтобы Молох вытащил из его уретры эту замысловатую вещь. Однако молчал, хотя чувствовал в паху невыносимую тяжесть.

Главнокомандующий прижимался щекой к бедру Люциана и с интересом начинал двигать спицу в члене, заставляя генерала тихо скулить. Зрелище было приятное. Молох чувствовал, насколько диким становится, когда вслушивается и всматривается в генерала. Как хочется всё отбросить и просто хорошенько выдрать его. Но нельзя. Слишком просто, слишком примитивно.

Молох мягко приподнимал и отпускал спицу за шляпку, щекой чувствуя, как дрожит генерал. Как мычит что-то сквозь зубы и ткань, всё глубже врезаясь затылком в сиденье дивана.

— Ты знаешь, что если я вытащу её, то стану искать другой способ поиграть с тобой. И ты не сможешь сказать наверняка, будет ли это лучше. Может, хуже? — играючи интересовался главнокомандующий, видя искажённое в муке и истоме лицо Люциана. — Но ты упрямец. Чёртов упрямец… Ничего ты мне не скажешь. Но тем лучше.