Волкогуб и омела - Страница 9

— Подвинься, — сказал я и ничего больше не добавил, только сел рядом и ее обнял. Подавил желание снять с себя куртку и набросить ей на плечи, потому что солнце — лучшее лекарство для вампира, нуждающегося в лечении, даже такое слабое солнышко, как в Массачусетсе зимой. А к тому же куртка мне самому нужна — холод я всегда чувствую.

Ханжи, наседки, мерзляки. Да, мы, вервольфы, во многих отношениях хуже любых старых теток.

Заставив Клодию пообещать, что не будет брать в голову, я взял копию досье, которая у нее нашлась, и поехал навестить по адресу некоего «Дж. Смита».

Еще одно лишнее доказательство, что зло неоригинально.

Можно было не вылезать из машины, но я вылез. Как я и думал, старая двухэтажка оказалась заброшенной, и мои следы первыми нарушили гладь выпавшего снега. Шныряя вокруг, я вынюхал множество сильных остаточных запахов, в большинстве своем не слишком благополучных: наркотики и секс, боль и страх. И что-то под ними, фоном, мерзкий запах, от которого по коже поползли мурашки. Не знаю, был ли здесь наш объект, но узнаваемый запах Зла призывал меня к перемене…

Не здесь и не сейчас. Подожди до ночи, когда ты сможешь что-то с этим сделать.

Я неохотно направил стопы обратно к машине и решил взять след в больнице. Строительные машины и ранние рождественские покупатели превратили шоссе номер 128 в слякотную парковку, но мой F150 с новыми снеговыми шинами справлялся отлично. Я настроил радио на «Холодный завтрак» на WFNX и медленно полз к больнице «Юнион хоспитал» в Линне.

Вервольфом мне нравится быть по тем же причинам, по которым нравилось быть копом. Да, это работа в одиночку, и приходится встречаться с трагедиями, но их я исправляю. Я помогаю людям, я улучшаю мир и умею это делать. Я люблю быть одним из хороших парней. У меня такое чувство удовлетворения, которое, спорить могу, среднестатистическому бухгалтеру просто недоступно. Или доступно, но мне то откуда знать? Я просто себе Джерри Стьюбен, обычный парень, родился и вырос на Северном побережье, диплом по уголовному праву от Салемского университета штата, недавно досрочно вышел в отставку из Салемского департамента полиции. По налоговым декларациям я теперь частный детектив, но занимаюсь я не домашними разборками, мошенничествами со страховкой или изъятиями залога за просрочку платы. Я готов дойти до края земли, разыскивая пропавших детей, и цента за это не взять. Но в основном я держусь фамильного дела, которое состоит в искоренении зла из этого мира.

Если послушать, то я очень о себе высокого мнения? Да нет, если вы знаете правду о моем — нашем — типе. Фэнгборны, Сироты Пандоры, те, которых древние называли «Надежда» — считается, что их захлопнуло на дне ящика. Но по нашим легендам первые из Фэнгборнов выбрались наружу, и хорошо, что выбрались, потому что когда в мир выпустили зло, выпустили и средства его уничтожения. Вампиры и вервольфы — первые очищают кровь и снимают боль, вторые устраняют неискупимое зло, когда находят. Инстинкты наши безошибочны, органы чувств настроены на обнаружение зла. Истинное зло (не просто идиот, который тебя подрезает в потоке или крадет газеты у тебя из ящика) существует, и мы с ним ведем борьбу. Мы — те, кого не может коснуться зло, супергерои, которых никто никогда не видит, если мы правильно делаем свою работу. Я верю в это до самой глубины души, и ничего нет в мире лучше этого чувства.

Представьте себе, что было бы, если бы мы не приделали к злу тормозов. И это забавно, поскольку Фэнгборны во всех мифологиях описываются как самые развращенные убийцы. Существа нашей породы — не самые плодовитые в мире, и нас в Соединенных Штатах меньше тысячи, а вы, нормальные, когда перешли от охоты к земледелию, то стали размножаться как бешеные. Но мы — дети Надежды, и потому делаем что можем, и ни одно дело не пропадает зря.

И еще насчет мифов: не фазы луны, но призывы зла заставляют нас меняться — хотя я, например, и без этого могу, если очень разозлюсь. На ладонях у меня нет волос, хотя в тринадцать лет я — правда, по другим причинам, — опасался, что они там вырастут. Клодия говорит, что меня страшно достает, когда кто-то трогает мои вещи, но назовите мне хоть кого-нибудь, кто не защищает свою территорию? Когда мы заказываем пиццу, Клодия всегда просит к ней жареный чеснок. Зеркало у входной двери ей всегда напомнит, что в холода надо одеться так, как все прочие. Еще она говорит, что у нее аллергия на серебро, а на самом деле она просто считает, что серебро на ее коже выглядит безвкусно.

В реальной жизни мы очень внимательны к двум вещам: родство и тайна. Мы с Кло живем в Салеме, поскольку когда-то в восточном Массачусетсе нужна была наша семья. У деда по этому поводу юмор прорезался. «Кокта мы были приехать со старый родина, я думаль: эти люти люпят фидений? Ми им путем тафать прифидений!» И он смеялся кашляющим смехом.

Мне чертовски недостает старика, но наше присутствие никакого отношение не имеет к процессам ведьм: просто кучку немцев со странными привычками проще было спрятать среди польских и русских иммигрантов Салема девятнадцатого века. Мимикрия важнее всего. А тут не только ходят слухи о колдовстве, но и рассказывают истории про морского змея (состряпанные владельцами паромов и гостиниц), о пиратских сокровищах и домах с привидениями. На этом фоне рассказы о большой собаке под луной даже не смотрятся.

Поток машин наконец дополз до моего поворота, и я въехал на больничную парковку. Многие из Фэнгборнов работают врачами, сестрами, полицейскими, психоаналитиками, даже священниками. Любая работа с людьми, с нуждающимся в защите населением, нас устраивает.

Мне даже не пришлось опускать окно: вонь окутала кабину пикапа со всех сторон. Я едва сумел удержать лежащие на руле руки от превращения в когтистые лапы, а мозг — на слежении за правильной парковкой машины. Как только справился с приступом, выключил мотор, сжав рукой медальон св. Христофора, который ношу на шее с первого причастия. Святой он там или не святой, мне без разницы — не настолько я религиозный. Мне его дала мать, и иногда он помогает сопротивляться перемене. Клодия говорила правду: этот парень очень плохой. Смит от нее сбежал — это уже о чем-то говорит, и оставил такой след, что нормал мог бы взять — если бы сообразил, отчего это вдруг его мутит и хочется на людей бросаться. И не было слышно нигде поблизости ни зверей, ни птиц. Даже чаек.

Истинное зло пахнет гнилым мясом, разложившейся рыбой, палатой лазарета. Добавьте к этому ощущение, возникающее, когда вдруг понимаешь, что рядом происходит что-то настолько плохое, что меняет жизнь, такое, с чем ты ничего сделать не можешь, — и вы примерно представите себе, что я испытал. Только у меня чувства в сотни раз острее ваших.

Есть тут и хорошая сторона: это ощущение влечет за собой перемену, а перемена — силу.

Я осторожно открыл дверцу. Ветер переменился, и я почувствовал, что могу от перемены удержаться, так что пошел в приемное отделение. Сестры сказали мне, что врача, который осматривал «Дж. Смита», уже нет.

Я поблагодарил и пошел в кабинет Клодии. Здесь запах был сильнее — вероятно, из-за нападения на Клодию, но было еще что-то, чего я не определил, отчего у меня зубы заныли. Секретарша, которая у Кло общая с другими психиатрами, мне сказала, что с сестрой я только-только разминулся, и что у нее было сильное потрясение от одного из пациентов. Я изобразил удивление: у Клодии могла быть масса неприятностей, если бы узнали, что она говорила со мной об этом случае, тем более дала мне историю болезни, — и сказал, что я с ней свяжусь.

Запах я проследил обратно до парковки, и ребята в будке парковщика мне сказали, что этот человек поймал такси, привезшее посетителя, и на нем уехал. Такси местной компании.

Тут вышла Эйлин, невысокая миловидная сестра, у которой всегда находились для меня чашка кофе и доброе слово, когда я работал в полиции. Клодия сказала, что Смит из ее пациентов. Мы поздоровались.

— Ты слышал про Клодию?