"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6 (СИ) - Страница 559

– Матерь Луна! Чудо, – одними губами выдохнул жрец и тихо сполз на колени.

Так, как сейчас, Иригойен не пел ещё никогда. Счастлив тот, кто, проведя всю жизнь в храме, один раз услышит пение столь возвышенной силы. Стражники опускались на колени, снимали шлемы с голов. Понимая, что до схватки уже вряд ли дойдёт, Волкодав посмотрел на гимнопевца и увидел, как на последних строках изменилось его лицо. Оно словно бы утрачивало бремя плоти, лучась собственным светом.

Иригойен улыбнулся, запрокинул голову и стал валиться навзничь. Волкодав шагнул к нему. Подхватил на руки…

Три светлые тени уносились в лунную высоту, и с ними, обнимая, напутствуя, даруя крылья лететь, восходила четвёртая.

– Как по-твоему, удержится Марий Лаур на Золотом Троне?

В северном Нарлаке, в предгорьях Засечного кряжа, ещё лежал снег, но кругом сосновых стволов уже наметились лунки, солнце ощутимо грело подставленное лицо, и каждый день всё увереннее пели синицы.

– Может, и усидит, – сказал Волкодав. – Он полководец. Значит, сумеет сделать из подданных единое тело. А сам – станет сердцем.

Мать Кендарат повернула другим боком хлебные колбаски, запекавшиеся над углями.

– Дальше на север я с тобой не пойду, – сказала она. – Не хочу смотреть, как ты превращаешься во вторую Катим.

Волкодав молча поднял глаза.

– Ты уже почти превратился в неё, – вздохнула жрица. – Ненавистью нельзя жить, она бесплодна…

Венн долго молчал. Я знаю это, мать Кендарат. Я не живу ненавистью. Я люблю. Свою семью.

– В нашем роду было двадцать восемь женщин и тридцать мужчин, – глухо выговорил он затем. – Теперь нас больше нет.

– Есть ты, – сказала мать Кендарат.

– Нет. Меня тоже нет.

Жрица долго молчала. Потом спросила:

– Помнишь то дерево в Халисуне?

Волкодав медленно кивнул, глядя мимо неё. Сегодня он наконец-то увидел, как жрица разводит огонь. Она лишь подносила руку к растопке, на мгновение сосредотачивалась – и пламя возникало само.

– Степная река изменила течение, и дереву перестало хватать влаги, – погладив пригревшегося на коленях Мыша, сказала мать Кендарат. – Оно могло поискать для себя подземной воды, но поступило иначе. Оно простёрло длинный корень следом за отступившей рекой и выпустило росток. Мы застали прежние ветви и ствол уже увядающими. Дерево употребило всю силу своей жизни на то, чтобы последний росток вытянулся к небу и дал прочные корни. Не смей говорить, что тебя нет, не оскорбляй мать и отца!

Ты права, деревья мудры. Но я-то не дерево, я всего лишь человек. А человек жив, пока живёт его род. Иначе остаётся пустая шкура, из которой вынули душу. Я тоже умер в тот день, мать Кендарат. Я спел Песню Смерти. Никто во всём свете не ждёт меня у края дороги. Мне некуда возвращаться. И незачем.

– Ты пробудил моё любопытство ещё в Саккареме, малыш. Помнишь, как я впервые обратилась к тебе, а ты в ответ чуть не засвистел?.. Тогда я поняла, что ты наверняка жил в горах среди вилл, а они с кем попало не братаются. Я стала присматриваться к тебе, надеясь, что, может быть, наконец обрету достойного ученика. Когда ты ушёл было с горной дороги, но увидел деревню мучеников и вернулся на помощь, я поняла, что не ошиблась… Или всё-таки я ошиблась, малыш?

Волкодав не ответил. Мать Кендарат сняла с прута подрумяненную колбаску и протянула ему.

– Боги создали нас, чтобы мы смотрели в небо, – сказала она. – Кто-то устремляет ввысь слово, как наш Иригойен…

Иригойен. Волкодав сразу вспомнил, как держал на руках умолкшего гимнопевца, а по жёсткому, словно гранит, лицу Гаугар катились непривычные слёзы. «Ты не сэднику, ты осёл, не стоящий своего облачения! – кричала она жрецу. – Среди вас был святой!..» А потом кто-то полез забирать Посмертное Тело, чтобы честь честью водворить его в домашнюю божницу каменотёсов. И оказалось, что чудеса той ночи ещё не были исчерпаны. Гранитные руки Освободителя не выпустили резной камень, хранивший образы Каттая, Арзуни и Хетара. Скала приросла к скале, вернувшись в единую плоть, в единую память. Ни при факельном, ни – позже – при дневном свете так и не удалось разобрать, где кончается один камень и начинается другой. Недра в последний раз услышали маленького лозоходца. И отозвались ему.

На погребальный костёр Иригойена провожало полгорода. Гарната-кат обзаводился новой легендой…

– Кто-то устремляет ввысь слово, как наш Иригойен. Кто-то идёт через вдохновение тела, как бегуны имури или мастера кан-киро. Ты же… ты мог бы устремить к Истине всю свою жизнь! Вот что я вижу в тебе, малыш. Сравни себя прежнего и нынешнего!.. Ты достойно прошёл начало пути, но способен ли ты увидеть, какие вершины открываются с того холмика, на который ты поднялся сегодня? Чем пристальней удаётся постичь этот мир и себя, тем шире впереди окоёмы непознанного… И от всего этого ты готов отказаться, чтобы стать поленом в погребальном костре какого-то Людоеда?..

Мои братья и сёстры, мать Кендарат. Рождённые и ещё не родившиеся. И те, кого им в свой черёд предстояло родить. Почём ты знаешь, насколько высоко они могли бы взлететь? По-твоему, я чем-то достойней?..

– Я так хотела научиться у тебя мысленной речи вилл…

Ты уже владеешь ею, мать Кендарат.

Она как будто и в самом деле услышала его.

– Тогда… тогда ступай, сын мой. И да благословят Боги твой путь… каким бы он ни был.

Волкодав поднялся. Подобрал загодя уложенный заплечный мешок. Поклонился матери Кендарат, коснувшись земли, – так, как не кланялся на её памяти никому и никогда. Мыш взбежал по руке ему на плечо. Волкодав повернулся и зашагал прочь.

Он уходил на север. Без тропы, увязая в снегу, но сугробы не могли остановить его.

Мама. Отец… Я иду к вам.

Жрица смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Костёр совсем прогорел. Зябко поёжившись, мать Кендарат подбросила ещё хворосту в почти угасшее пламя.

– Мир по дороге, малыш, – тихо проговорила она. – Я всегда буду с тобой.