Волки в городе (СИ) - Страница 7

Дробинский, который и так знал название статьи наизусть, все же пододвинул к себе номер и прочитал:

— «Карающий меч правосудия вот-вот нанесет решающий удар».

— Правильно, — поощрил его чтение Секретарь. — Но вот с политической точки зрения, как ты сам думаешь, Леонтий, правильно ли все тут сказано? Я за тебя отвечу: нет, не правильно. Вернее, не все правильно. Про меч все верно. Про карающий — тоже хорошо. А вот про то, что «вот-вот нанесет» — это ты погорячился. Я тебе это по-дружески говорю, Дробинский. Из уважения к твоему отцу. Дело-то в том, что там (товарищ Секретарь ткнул пальцем в потолок) очень были недовольны этим заголовком. Очень!

Дробинский вздрогнул. Такого в его практике еще не было. Ну, вызывали его иногда, журили по-товарищески, но чтобы недовольны! А тут ему сказали такое….

И вот теперь надо было постараться, чтобы заголовок новой статьи не расстроил верховное руководство. Просидев полночи у себя в кабинете и отвергнув около двадцати названий, которые были предложены редакторами, он придумал то, что, на его взгляд, устроило бы всех — статью он назвал просто и ясно: «Волки в городе».

Утром в кабинете Дробинского зазвонил телефон. Звонили со Старой площади. Похвалили. Сказали, что теперь вот, мол, в точку и очень правильно все озаглавлено. Правда, немного подкорректировали в том плане, что, может, волков следовало бы заменить на собак, но, впрочем, и волки очень даже хорошо: новые времена — новые обличия врагов.

До обеда Леонтий работал в своем кабинете, никуда не выходил, а лишь сам принимал посетителей и потихоньку готовил новый выпуск газеты. Где-то в половину второго у него завибрировал мобильный телефон. Глянув на экран, он понял, что звонок поступил на личную сим-карту, но номер, как это было не странно, отчего-то не определился. Недоуменно Дробинский всматривался в экран, пытаясь понять, как такое вообще возможно — все антиаоны были запрещены еще несколько лет назад в целях обеспечения большей безопасности граждан и государства в целом — все, в том числе и рядовые национал-коммунисты, должны были знать, кто им звонит.

Журналист неуверенно нажал кнопку приема звонка, надеясь, что включенная видеосвязь все прояснит. Но экран его мобильного телефона даже не думал переключаться в режим видеосвязи, продолжая демонстрировать заставку рабочего стола с включившимся счетчиком времени, показывающим, сколько времени прошло с начала разговора.

Леонтий решил было тут же отключить неизвестного абонента, но журналистский интерес в нем пересилили и он сказал «алло».

— Добрый день, Леонтий Карлович, — раздалось у него в ухе.

Дробинский машинально поправил наушник и ответил:

— Вы не могли бы представиться. Хотелось бы знать, с кем я говорю.

— Конечно, конечно, — торопливо заверил его голос. — Но чуть позже. А пока, Леонтий Карлович, не могли бы вы оказать мне, то есть, нам, небольшую услугу?

— Что еще за услугу? — нахмурился Дробинский. Неизвестный абонент начинал его потихоньку раздражать.

— Я поясню, — продолжил незнакомец. — Посмотрите почту, которую секретарша только что положила вам на стол…

Леонтий покосился на стопку писем, телеграмм, различных изданий, которую за минуту до звонка в кабинет занесла секретарша, и прочистил горло, издав невразумительный звук. Прокашлявшись, он спросил:

— Откуда вы знаете, что мне только что доставили почту?

— Это не суть важно, Леонтий Карлович. Сейчас найдите в стопке зеленый конверт. Я подожду.

Дробинский суетливо начал рыться, пока не извлек почти с самого низу небольшой зеленый конвертик, который, в другой ситуации, вообще мог бы остаться без его внимания и отправиться прямиков в помойное ведро.

— Нашли? — поинтересовался голос?

— Да, — подтвердил Леонтий. — Открываю.

Он вскрыл конверт и вытащил из него сложенный вчетверо листок бумаги. Развернув его, он, сглотнув слюну, прочел пересохшими губами:

«Товарищу Дробинскому Л.К. от «Военизированной организации по ликвидации коммунистического ига (волки.)»

— Что все это значит? — пересилив страх, спросил журналист, но ему никто не ответил. Дробинский взглянул на экран мобильного телефона и увидел, что счетчик времени остановился: неизвестный абонент отключился.

Отбросив телефон в сторону, Леонтий принялся читать дальше, скача глазами по строчкам, глотая фразы и пропуская предложения, не в силах совладать с собой.

«Приговором полевого суда при главном штабе военизированной организации по ликвидации коммунистического ига Вы, товарищ Дробинский Леонтий Карлович, приговариваетесь к смертной казни за участие в геноциде над своим народом и причастность к смерти десятков тысяч людей по всей стране. Приговор будет приведен в исполнение в течении нескольких дней после получения Вами данного письма. Обращение за помощью в органы национал-коммунистического правопорядка или органы государственной безопасности приведет лишь к отсрочке в исполнении вынесенного и не подлежащего пересмотру приговора. Понимая, что содержание этого письма станет известно соответствующим органам, мы, тем не менее, считаем своим долгом сообщить Вам о вынесенном по Вашему делу приговоре, так как стрелять в спину без предупреждения не в наших правилах. Но теперь вы предупреждены».

Дробинский прочитал письмо несколько раз. Под текстом не было никаких подписей или печатей — только все та же аббревиатура. Про себя Леонтий отметил, что теперь он знает, что значит «волки», но легче от этого не становилось. Он схватился за трубку стационарного телефона и начал набирать трехзначный номер Товарища Секретаря, но набрав две цифры передумал и положил трубку обратно на рычаг.

Прежде чем сообщать кому-либо, Дробинский решил подумать над сложившейся ситуацией. В письме ясно было сказано, что убить его собираются в любом случае. Причем, судя по звонку на личный номер мобильного, который знает лишь ограниченный круг людей, угрозы эти отнюдь не пустые. Но, если они знали его номер, то, возможно, смогут и прослушать звонки по телефону. Со стационарным, конечно, этот номер вряд ли пройдет, но лучше было не рисковать.

После недолгих раздумий Леонтий пришел к выводу, что правильнее всего сейчас будет оставаться на своем рабочем месте и никуда не выходить, а так же никому не звонить. Он решил дождаться вечера. А вечером…. Вечером используя некоторые уловки (например выход через подвал из здания, о котором было известно лишь руководящим работникам издания) покинуть здание и направиться прямиком к этому Збруеву, который отвечает за операцию по поимке этих озверевших и потерявших всякий страх от вседозволенности мразей.

По внутренней связи Дробинский вызвал к себе в кабинет секретаршу. Миловидная девушка, чье имя Леонтий уже несколько месяцев не удосуживался запомнить, но с которой исправно справлял свои физиологические потребности сексуального характера, через секунду уже стояла перед ним.

— Кто принес этот конверт? — Дробинский грозно потряс перед ней зеленым конвертом.

— Не знаю… — Девушка явно растерялась.

— Что значит «не знаю»? — Леонтий поднялся и вышел из-за стола, подойдя к несчастной секретарше практически вплотную. — А кто должен знать, милочка? Я еще раз спрашиваю вас: кто принес этот конверт?

Секретарша во все глаза смотрела на демонстрируемый ей зеленый конвертик, но все так же молчала. В ее глазах Леонтий читал бессилие и недоумение. Наконец она выдавила из себя:

— Леонтий Карлович, простите, это моя вина, но я и правда не знаю, откуда взялся этот конверт. Я же регистрирую всю входящую почту… Я не могла бы пропустить….

— Не могла, но пропустила! — Зловеще известил ее Дробинский. — Ладно, иди отсюда. Подумаю, что с тобой делать дальше.

Девушка вышла и закрыла за собой дверь. Леонтий опустился на кожаный диван, предназначенный для гостей, а также ночных бдений и прочих личных потребностей хозяина кабинета. Он расстегнул ворот рубахи, ослабил галстук. Девушку ему было где-то даже жалко в глубине души. Сколько ей было? Лет двадцать пять максимум? И это конец жизни? Похоже, что так оно и есть. Уже сегодня вечером он расскажет Збруеву обо всем произошедшем. Тут же станет известно, что секретарь не в курсе, кто принес конверт. Ее, само собой, тут же арестуют, начнут допрашивать, пока она не скажет, откуда взялся этот конверт. А она обязательно скажет. На этот счет у Дробинского не было никаких сомнений — что-нибудь да скажет. А что потом? А потом либо расстрельный приговор, либо Трудовой лагерь лет на двадцать…