Волки в городе (СИ) - Страница 5

Отложив в сторону допросные листы, подполковник с интересом приступил к изучению показаний свидетелей всего того, что произошло той ночью неделю назад. Свидетелей оказалось трое: мужик, у которого они забрали «форд», чтобы продолжить преследование, а так же…(здесь Днёв был очень удивлен и отметил про себя профессионализм своих коллег, которые смогли докопаться до такого)… показания парочки, на которую он наткнулся на берегу Москва-реки в кустах!

Водитель утверждал, что никаких видимых причин забирать у него транспортное средство у сотрудников МНБ не было. Судя по его словам, преследование вполне можно было продолжить и на «Волге», которая с легкостью, могла бы объехать «Форд» и выехать на улицу Косыгина не испытывая каких-либо затруднений. Это же в протоколе подтверждалось и другими свидетелями ситуации из числа водителей соседних машин.

Днёв усмехнулся про себя, вспомнив заблокированную «Волгу», зажатую с по бокам и сзади, а передом вообще воткнувшуюся в тот самый «Форд».

Отложив показания водителя, он с интересом приступил к изучению допроса парочки из кустов. Ребята, которым он, фактически, спас их молодые жизни, «отличились» по полной.

Первым шел протокол допроса парня, которого, как оказалось, звали Сергеем. Сергей утверждал, что да, он совершал прогулу со своей девушкой Леной по лесному массиву, не касаясь ее ни руками, не вступая с ней в какой-либо другой вид физического контакта (здесь подполковник снова горько усмехнулся). Внезапно, со стороны перелеска, расположенной ближе к проезжей части выскочил сначала один человек, который не обратив на них никакого внимания («а, может, просто не заметив») бросился к реке. Вслед за ним, менее чем через минуту с той же стороны появился второй, который оказался подполковником МНБ Борисом Владимировичем Днёвым. Это факт был установлен после предъявления молодой паре фотографии подполковника, по которой они тут же опознали человека, с которым столкнулись в тот вечер.

Днёв читал: «Поравнявшись с нами, человек выхватил пистолет, и направил его в нашу сторону. Первым делом он спросил у меня, кто я такой. Я ответил, что являюсь студентом Московского государственного университета имени товарища Сталина, что учусь на химическом факультете и являюсь членом молодежной партийной организации молнацкомов (Молодых национал-коммунистов), а также председателем факультетской ячейки молнацкомов. Так же я представил товарищу подполковнику свою девушку Лену. Но о ней он слушать ничего не стал. Вместо этого, он подошел ко мне в плотную и, наставив пистолет на голову, приказал раздеваться. Тоже самое он приказа сделать и Лене, которая и без того была шокирована ситуацией. Подчиняясь воле сотрудника государственной безопасности, мы сделали то, что он от нас потребовал. Оказавшись без одежды, мы, под угрозой смерти, сели на землю. Офицер сказал буквально следующее (эти слова я запомню на всю жизнь, уважаемы товарищи из органов государственной безопасности): «Если один из вас хоть словом обмолвится о том, что видел этой ночью в этом перелеске каких-то людей, то на следующий день оба окажетесь в лагерях». То есть, офицер строго-настрого запретил на говорить, что мы видели его, а так же того первого человека, который пробежал за минуту до него. В случае же, если мы кому рассказали бы об увиденном, он пообещал отправить нас обоих в исправительные лагеря за занятиями физиологической любовью в общественном месте. Именно по этой причине мы решили молчать и не являться (хотя, как молнацкомы, мы просто обязаны были сделать это в ту же ночь. И в этом наша главная вина перед партией, перед органами государственной безопасности и молнацкомом) в районное отделение милиции или МНБ, дабы сообщить обо всем произошедшем».

Далее шли показания той самой Лены. Она, со свойственной молнацкомкам энергией и экспрессией, описывала все тоже самое, но добавляя свои детали, как то попытки Днёва дотронуться до ее обнаженного тела, «его звериный взгляд при виде обнаженного женского тела», а так же «слова о возможной физической расправы в будущем над ней, если она хоть слово скажет кому-нибудь».

В кабинет вошел Збруев.

— Ну как тебе художества? — осведомился он, указав на папку.

— Триллер просто какой-то с маньяком-подполковником Днёвым в главной роли, — ответил Днёв и закрыл папку, после чего спросил у генерала: — Что с ребятами?

— Ты кого имеешь ввиду? — не понял Збруев. — Тех, кто про тебя сказки-небылицы нарассказывал. Все в порядке с ними. Живы здоровы.

— Да что с этими все в порядке, я не сомневаюсь, — ответил подполковник. — Я своих ребят ввиду имел…

Збруев ответил не сразу. Он отвернулся к стене, на которой висела карта страны, плотно утыканная флажками и прочими опознавательными знаками.

— Лычкарева забили еще два дня назад. Я ничего там сделать не смог, прости Боря. Остальные полуживые по больницам сейчас отправлены. Вот такие дела… М-да…

Он повернулся к Днёву, на глазах которого неожиданно выступили слезы. Подполковник тут же устыдился своей слабости и опустил голову, чтобы начальник не заметил его реакции. Но Збруев заметил:

— Мне тоже больно, Боря. Лычкарев первоклассным парнем был. Жена осталась. Двое детей. Но им ничего не грозит. Уже хотели их высылать, чуть ли не вещи из квартиры вышвыривали, но я все же здесь успел с приказом по тебе. А это и весь процесс притормозило….

— А меня-то они чего не трогали, Павел Семенович? — спросил Днёв.

— Для суда берегли, я думаю. Вроде как смотрите, товарищи, стоит живой — здоровый, вполне упитанный, во всем сам сознался. Ну, да ты и сам все знаешь.

— А как остановить все удалось?… — Этот вопрос больше всего волновал подполковника с момента выхода из кабинета, где ему чуть не вынесли смертный приговор.

— Вот об этом, Боря, я и хотел бы с тобой сейчас поговорить….

Тремя днями ранее

— Товарищ генерал, машина готова.

Помощник отдал четь и вышел из кабинета. Збруев сгреб со стола кое-какие бумаги, чтобы еще немного поработать дома, и запихнул их в портфель.

Часы показывали одиннадцатый час. Засиделся он на работе. Жена звонила уже два раза и недвусмысленно напоминала, что пора бы ему уже приехать домой. Да он и сам чувствовал усталость, накопившуюся за последние дни. С момента ареста группы Днёва его ежедневно вызывали на самый верх и требовали, угрожали, снова требовали. Он как мог объяснял, что для того, чтобы требовать, неплохо было бы вернуть ему его сотрудников, таем более, такого ценного офицера как подполковник Днёв.

Вот и сегодня он был на приеме у Самого. Ну, не у Самого, а у Самого в рамках ведомства, конечно же. Разговор складывался непросто. Збруев пытался уговорить (если можно так выразиться) изменить решение коллегии МНБ по поводу Днёва и его подчиненных. Сам вроде бы и был согласен, что разбрасываться сотрудниками, да к тому же без весомых доказательств, ни к чему, но тут, как будто специально, ему занесли папку, пояснив, что это крайне важно и крайне срочно. Сам раскрыл папку и с интересом пробежал глазами по лежавшим в ней документам. А потом обратился к Збруеву:

— Ну, вот видите, Павел Семенович, что происходит-то… Вы тут сидите, выгораживаете своего Днёва, а он, оказывается, такого наворотил. Вот, посмотрите-ка… — Он подвинул папку генералу.

Збруеву с первой страницы стало понятно, что положение подполковника теперь просто критическое. Перед ним на столе лежали протоколы допросов свидетелей. Генерал прекрасно понимал, что все показания выбиты, выужены из людей с помощью угроз. Но это уже не имело никакого значения — документы есть документы.

— Разрешите идти, — поднялся Збруев.

— Идите. И думайте, Павел Семенович, как нам разгребать это дело. Времени все меньше, а спросят нас сами знаете как. А кто у нас исполнитель по волкам этим? Правильно, вы. Вот и думайте, Павел Семенович, думайте хорошенько. Ну, всего доброго. Вы свободны.

Укладывая бумаги в портфель и вспоминая этот разговор, генерал чувствовал, как сердце его сжимается, отдавая при этом неприятными покалываниями в левую руку.