Волгины - Страница 200

После очень бурной встречи Прохор Матвеевич шутливо оглядел сына, одобрительно заметил:

— Хорош. Таким я и хотел видеть тебя. Фронтовая службица совсем отполировала тебя. И солидности прибавилось… Вот только седина ни к чему… С затылка на старика похож. Рано, рано!

Прохор Матвеевич растроганно продолжал:

— А сынок — твой, твой… Копия — Катя. Только хохленок настоящий. По-украински заворачивает: «що» да «хиба»… И никак не приучу к старому имени… Зову Лешкой — не откликается, да и только. Но, кажется, уже свыкается… Лешка, Лешка! — позвал Прохор Матвеевич.

Анфиса Михайловна вывела за руку из спальни смуглоликого мальчика, с тонкими чертами и темными, глубокими глазами.

Алексей взглянул на него… Тогда, в лесном партизанском городе мальчик не поразил его таким сходством с Кето, может быть, потому, что не пришлось хорошенько разглядеть его… А теперь из каждой черты на лице Леши как бы просвечивало ее памятное выражение — какая-то особенная ясность взгляда и недетская задумчивость.

— Ну? Похож? — с гордостью спросил старик.

— Похож, — глухо согласился Алексей и, присев на корточки, протянул к мальчику руки. — Ну-ка, иди сюда, Леша!

Мальчик взглянул на Анфису и деда, медленно приблизился к Алексею.

Анфиса ободрила его, сказав:

— Иди, иди, чего насупился? Вот какой! Это же и есть тот папа, что нашел тебя в лесу… Я же тебе говорила…

Обняв худенькое тельце сына, Алексей прижал его к себе. На него пахнуло сладким, сжимающим горло родным запахом… Из глаз его текли слезы, и он не замечал их…

Прохор Матвеевич громко сморкался, отвернувшись к окну.

Вынув из чемодана купленные в Москве игрушки, Алексей разложил их перед сыном.

— Ой-ой! Як богато! — вскрикнул Леша, забавно всплескивая ручонками. — Ты — мой папа, и это все мое?

— Твое, твое, — отвечал Алексей, целуя сына.

— А куда уехала моя мама? — старательно выговаривая слова, допытывался Леша.

Алексей переглянулся с отцом и теткой Анфисой.

— Она уехала к дяде в лес и скоро вернется, — солгал он. Для более подробного объяснения время еще не наступило.

— Дети в таком возрасте забывчивы, — утешил сына Прохор Матвеевич, когда Анфиса увела мальчика. — А вообще с матерью — загвоздка. Надо бы подумать тебе и об этом. Память памятью, а что минуло, то сгинуло. Дитю мать нужна, понятно? Вот эта Парася, чем плохая женщина? Лучше матери не подыскать. Правда, простая только. Но простота и культура — это, брат, сейчас совсем другие понятия.

Алексей смутился, скупо ответил:

— Не будем пока говорить об этом, отец. Вот кончится война, и мать будет.

— А до этого?

— До этого? Ждать осталось немного, — уклончиво ответил Алексей, решив пока не говорить старику о Нине.

— Жаль, жаль, — вздыхал старик. — Славная эта женщина — Парася. Со слезами уехала. Не хотела оставлять Лешку. Да и он, мальчишка, долго капризничал. Давай ему мамку — и вся недолга. Прямо щекотливое положение… Попробуй втолковать ему сейчас: дескать твоя настоящая мама умерла, а это не настоящая, да ты еще третью обещаешь. Где уж тут разобраться ребенку…

— И нет необходимости ему сейчас разбираться в этом, — продолжал хмуриться Алексей. — Пусть подрастет, тогда я ему сам все объясню… И тетю Анфису надо предупредить…

Прохор Матвеевич вздохнул:

— Ладно…

Всем существом деда уже завладел маленький внук. Приходя с работы, старик тотчас же принимался возиться с ним, придумывая для него новые игры, сам строгал, вытачивал и окрашивал для него игрушки, водил гулять.

Алексей пробыл в доме отца всего двое суток Все это время он неотлучно проводил с сыном, исподволь овладевая раскрывавшейся перед ним душой ребенка. Что-то подсказывало ему, что и Леша уже потянулся к нему. Но Алексей и не подозревал, какое смятение вызвал он в душе сына своим появлением, какую любовь, смешанную с благоговением, пробудил к себе…

Он переживал короткие часы еще не испытанного счастья. Детский лепет, звонкий голосок, произносивший слово «папа», часто устремленные на него ясные глубокие глаза — все будило в нем такие сложные чувства, что он не в силах был разобраться в них, а только с наслаждением отдавался им.

Улетал Алексей из Ростова с бодрым чувством. Возникшая за короткий срок привязанность к нему Леши как бы укрепила в нем сознание отцовского права на него, сознание, что это был его сын, его надежда, его радость. Теперь оставалось только взять его к себе и передать в надежные руки женщины, верной фронтовой подруги и прекрасной души человека. Алексей не переставал переписываться с Ниной. Она писала ему все чаще, и письма их были проникнуты одним стремлением — поскорее соединить свои жизни.

Вернувшись на строительство, Алексей с новым воодушевлением окунулся в работу. Время шло… Нина и Таня писали ему сначала из Польши, потом из Восточной Пруссии, с берегов Одера и наконец из-под Берлина…

Стоял сухой и жаркий июль 1945 года. Великие события потрясали мир. Давно отзвучали победные салюты, а в воздухе, казалось, все еще были разлиты радость и ликование.

Нина и Таня попали в первую очередь демобилизуемых и известили об этом Прохора Матвеевича и Алексея.

Алексей заранее списался с Ниной, что лучше было бы встретиться с ней в Ростове, в доме отца, а потом уже ехать к нему на новое местожительство.

Мысль встретиться с Ниной в Ростове понравилась всем — отцу, Тане и особенно Нине. Она ответила, что сбывается ее мечта, что она счастлива и ждет не дождется той минуты, когда увидит его и Лешку, которого уже называла своим сыном.

И вот Алексей, получив десятидневный отпуск для устройства домашних дел, выехал в Ростов. С дороги он послал телеграмму отцу и Павлу, чтобы тот приехал в назначенный день повидаться с ним.

Таня и Нина накануне тоже выехали из Берлина домой. Таким образом, все должны были съехаться в дом отца. Не хватало только Виктора; его полк в это время был переброшен на Дальний Восток, на маньчжурскую границу. Валя Якутова все еще служила в госпитале, расположенном в одном из городов восточной Германии. Она переписывалась теперь со всей волгинской семьей и сообщала, что их госпиталь будет свернут неизвестно когда, что она очень тоскует по Виктору и хлопочет о своем увольнении из армии.

Приехав в Ростов в полдень и не застав отца дома, Алексей помчался на фабрику. Отец встретил его в скверике радостными восклицаниями.

— А я уже телеграмму от Танюшки получил. Завтра должны прибыть. Ведь вот хорошо как образовалось. И Павлуша должен быть.

— Полный парад победителей. — весело засмеялся Алексей. — Только Витьки не будет, жалко.

Старик пожурил сына, погрозив пальцем:

— А ты, Алешка, скрытный. Секретов и отцу не выдаешь. Что же это ты? Мамашу отыскал сыну и молчишь? Она мне письма, приветы, а я ничего не знаю. Нехорошо, брат, нехорошо.

Алексей снисходительно улыбнулся:

— Ничего, отец. Так оно было вернее. Теперь — задача подготовить Лешу…

Прохор Матвеевич подхватил с жаром:

— Уже подготавливаем. Анфиса тут постаралась… Уж она, сынок, и так и сяк новую мать расписывает. А про Парасю — ни слова… Да он, сердечный, спрашивал, спрашивал о ней, а потом перестал — позабыл, наверное…

Алексею стало грустно: он писал Парасе в Вязну, посылал ей деньга, приглашал приехать на житье в Ростов.

Парася ответила коротким письмом, посоветовала «не быть за нее в беспокойстве», потому что все у них хорошо, а больше ей ничего не нужно. Письмо заканчивалось пожеланиями всему семейству Волгиных самого большого счастья, какое только есть на земле.

Вечером приехал Павел. Тяжело топая и шумно отдуваясь, он ввалился в комнату, схватил растерявшегося Алексея в мощные объятия, словно намереваясь задушить. Братья крякали, смеялись, приговаривая:

— Ну вот! Эх, ты!.. Вот и опять! Алешка! Какой ты!

— Павлуша! Пузанок ты мой! Ну, поздравляю. Я счастлив.