Волгины - Страница 2

Алексей был широкоплеч — весь в отца, лицо строгое, даже сумрачное, с резко очерченным крупным подбородком, глаза карие, упрямые, пустые брови всегда насуплены; в тяжеловатых движениях и манере говорить чувствовались властность и замкнутость. И хотя Алексей был старше Виктора только на четыре года (Виктору шел двадцать четвертый), он выглядел намного старше брата.

Алексей, Виктор и Павел подходили к отцу и матери, провозглашали тосты за их здоровье, за долгую жизнь.

Обнимая Алексея, потом Павла и Виктора, Прохор Матвеевич взволнованно закашлялся, проговорил:

— Спасибо, сынки. Горжусь вами, горжусь. Приятно мне, старому сычу, что вы так пошли в гору.

Александра Михайловна то и дело оглядывала сыновей счастливыми, сияющими глазами, подкладывала им то кусок румяного, лоснящегося жиром гуся, то пышный треугольник мясного пирога.

— Кушайте, детки, угощайтесь. Вкуснее родительских пирогов ничего нет, — говорила она. — И вы, дорогие гости, пожалуйте. Угощай, Проша.

— Время у нас, сынки, сейчас напряженное,_:— не слушая жену, ораторствовал Прохор Матвеевич. — Вишь, как полыхает на Западе. Поэтому надо поторапливаться со многими делами. И быть начеку, чтоб не перекинуло огонь. Витька! Как там у вас на границе? Что слышно?

— Пока ничего. Все тихо, — уклончиво ответил Виктор.

Любители поспорить на международные темы заговорили о том, высадит ли Гитлер свои десанты в Англии или не высадит.

На другом конце стола чей-то разгоряченный голос кричал:

— Это договор не о какой-то там дружбе с фашистским правительством, а о ненападении! Разве немецкий народ наш враг? Или мы ему враги?

— Может полезть фашист, может, — предостерег Павел.

— А я говорю: не полезет! Кишка тонка! — азартно возразил ему сосед и шлепнул ладонью о стол с такой силой, что зазвенела посуда.

— Тоже дипломаты, ну вас! Лучше закусывайте, — защебетали женщины.

Голоса смешались, кто-то предлагал новый тост.

Воспользовавшись тем, что отец и мать занялись угощением, Виктор и Таня незаметно вышли на балкон.

— Идем к нам. У меня там уже почти все собрались, — тоном заговорщицы сказала Таня.

— А если отец обидится? Я, конечно, приду, — пообещал Виктор, с наслаждением вдыхая морозный колючий воздух.

Сухие снежинки падали на его волосы. Свет фар вынырнувшего из-за угла улицы автомобиля на мгновение озарил его оживленное лицо.

— Гляжу я на все и ничего и никого не узнаю, — задумчиво заговорил Виктор. — Наши комнаты кажутся такими маленькими. А тополь как разросся… Помню, три года назад ветки его не доставали до того окна, а теперь и мое окно закрыли. И вон того дома не было. Раз… два… три… шесть этажей! — воскликнул Виктор. — Наш домик рядом с ним, как будочка.

— Я пойду, — нетерпеливо сказала Таня. — Ты не засиживайся со стариками. Ох, и закуралесим же мы нынче…

— Погоди, — остановил сестру Виктор, — ты, кажется, сказала, к тебе кто-то придет из Якутовых…

— Придут… Валя Якутова с братом. Ты разве их знаешь? — лукаво опросила Таня.

— Немного, — в тон ей ответил Виктор. — Будто забыла, что мы вместе с Валей учились в школе.

— Так уж и немного?

Виктор засмеялся.

— А ты помалкивай. Много знать тебе не положено. Рано еще…

— Ух ты! Какой взрослый! Подумать страшно, — смешливо блеснула глазами Таня и убежала в комнату.

Виктору захотелось взглянуть на место детских игр, он сошел во двор, занесенный снегом, окруженный старыми и новыми домами. Окна всюду были ярко озарены, и пятна света падали на сугробы. Доносились неясные голоса, музыка, смех.

Три тощие покривленные вишни и яблонька прислонились к высокому дощатому забору. Когда-то они были посажены отцом и теперь тоже вытянулись, свешиваясь ветвями через забор. Покрытые инеем, они стояли безмолвно и неподвижно.

Виктор поднял голову и на высоком шесте, на фоне пасмурного ночного неба, увидел скворечницу. Лет десять, назад он ставил ее с Алексеем.

Как много воды утекло с тех пор, сколько пережито! Школьные беззаботные годы, поиски своего жизненного пути, колебания, размолвки с отцом, матерью… Матери особенно не хотелось, чтобы он поступал в школу летчиков: ей все казалось, что он разобьется при первом же полете… И в письмах долго жаловалась, упрекала. Но все-таки он настоял на своем — пошел в авиационную школу. И было трудно, ох, как трудно! Иногда им овладевали сомнения, он уже готов был согласиться, что мать права, и все-таки нашел в себе силы, преодолел все трудности. Ни словом не обмолвился он в письмах о своих колебаниях. И вот теперь он летчик, командир звена истребителей, и мать, кажется, довольна им.

Он решил провести отпуск так, как этого хотелось ему в полку без лишних забот и мыслей о службе, о полетах. Только отдыхать, только впитывать в себя этот теплый, насыщенный любовным родительским вниманием, домашний воздух, ходить в гости, в театр, встречаться с товарищами.

Виктор прошелся по двору, приглядываясь к незнакомым пристройкам и предметам, полный того чувства покоя, какое овладело им, когда он очутился в родной семье. Набравшись морозца, он вернулся в комнату. Там уже было полное оживление. У гостей возбужденно блестели глаза, все говорили, перебивая друг друга.

Особо почетное место за столом занимала Кето или, как все называли ее в семье Волгиных, Катя. Она ни на шаг не отходила от своего мужа Алексея, говорила мало и лишь изредка, скромно опустив длинные густые ресницы, роняла несколько слов, звучавших необычно твердо благодаря чуть уловимому грузинскому акценту, и глаза братьев, Прохора Матвеевича, Александры Михайловны и Тани ласково устремлялись на нее.

Кето быстро свыклась с новой семьей. За один день между ней и Таней завязалась самая пылкая дружба, так часто возникающая между молодыми женщинами и девушками. Таня поминутно прибегала из своей комнаты в горницу, нетерпеливо посматривала на невестку, опасливо косилась на отца.

Выбрав момент, она склонилась к Кето, шепнула:

— Катя, мы вас ждем… У нас уже все готово.

Кето вопросительно взглянула на мужа. Алексей пожал плечами, кивнул на отца. Это не ускользнуло от внимания Прохора Матвеевича. Он нахмурился, но, не смея ни в чем отказать невестке, только рукой махнул…

В комнате Тани было еще шумнее, чем в горнице. В углу сверкала огнями и разноцветными стеклянными игрушками высокая елка. Накрытый белой скатертью стол был выдвинут на середину комнаты.

Несколько юношей и девушек столпились вокруг елки. Не выпуская руки Кето, Таня ворвалась в живой пестрый круг друзей, крикнула:

— Тише, медики! До Нового года осталось десять минут! Маркуша, останови патефон!

Тот, кого назвали Маркушей, высокий, сутулый, очень худой юноша, с длинными руками, с всклокоченными кудрявыми волосами и черными выпуклыми глазами, подбежал к патефону, поднял мембрану.

— Ты что же нас оставила! Тоже хозяйка! — набросились на Таню подруги.

— А я, девушки, привела вам Катю, жену моего брата Алеши, познакомьтесь, — смущенная внезапной тишиной, сказала Таня. Она вдруг испугалась, что ее невестке не понравится весь этот бесшабашный шум и она уйдет к старикам.

Но Кето, застенчиво улыбаясь, смотрела на всех доверчиво и просто.

Нескладный Маркуша первый протянул молодой женщине руку.

— Очень приятно! Марк Штуцик, чуточку не врач, — отрекомендовался он.

Высокая полногрудая блондинка с модной прической, в виде двух золотистых, туго закрученных над самым лбом валиков, бесцеремонно разглядывала Кето. Это была дочь известного в городе врача Якутова. В своем модном файдешиновом платье и дорогих туфлях Валя выглядела старше и наряднее всех.

Глаза у нее были яркоголубые, лицо — словно фарфоровое, с холодным, как у куклы, румянцем.

Приветливо улыбнувшись, Кето сказала:

— Мне это напоминает наши студенческие вечеринки в Тбилиси. Очень хорошо.

— Вы учились в вузе? — сдержанно удивилась Валя.

— Да, всего год как я окончила исторический факультет. Преподаю в средней школе, в Сухуми, — ответила Кето.