Волчья верность [СИ] - Страница 3
А жарким летним днем Настасья собрала нехитрые пожитки в узелок, поклонилась отцу в пояс — и ушла из Синих Рощиц по дороге к Вельге-реке…
Расцвела багрянцем и золотом по осени листва вокруг неприметного, низенького бревенчатого дома, запрятанного подальше от людских глаз в лесах рядом со Стольным Градом. Курился ароматный дымок над трубой, еле слышно поскрипывала старая ель в двух шагах от простенького заборчика. Человек, заменявший прогнившую доску в порожке, уже не был молод — коротко остриженные, когда-то русые волосы, уже тронула нетающая седина старости, холеная, аккуратная борода спускалась почти до середины груди. Свободные коричневые одежды, добротные сапоги да серебряный перстень с ярко сверкающим на солнце янтарем на правой руке.
Лесной волхв как раз успел приладить новую доску взамен прогнившей, встал на нее, слегка подпрыгнул, проверяя, крепко ли держится, как за тыном, где-то неподалеку, послышался лай гончих псов, людские крики. Мгновение тишины — и на полянку перед домом, усыпанной палой листвой, вышел худой, израненный человек с каленой стрелой в боку. Кровь заливала потертую, видавшую лучшие дни куртку, берестяной тул на поясе был уже пуст, но правая рука незнакомца еще сжимала широкий охотничий нож с окровавленным лезвием.
Охнул волхв, сбежал по ступенькам по направлению к забору, мановением руки распахнув кажущуюся хилой калитку, и подхватил под руку уже падающего навзничь человека. И откуда только столько сил в пожилом волшебнике? Потерявшего сознание раненого он затащил в дом прежде, чем к калитке с криком и гиканьем подъехала песья охота и предводитель, невысокий, крепкий мужик в богатой собольей шапке, внимательно осмотрев и разворошенную листву на поляне, и приоткрытую калитку, громко воззвал:
— Эй, хозяева, кто там дома! Выдавайте разбойника, что у вас скрывается!
С громким треском захлопнулась перед носом его коня простенькая калитка, стукнул, опускаясь в кольцо, кованый крюк, а на пороге дома появился лесной волхв с посохом в руках. Что-то невидимое пронеслось в стылом осеннем воздухе, окутало охоту — да сгинуло, а людям почудилось, будто бы Морена-смерть, пролетая мимо, задела их самым краем своего черного плаща. Заскулили, припадая к земле, свирепые, натасканные рвать что зверя, что человека, охотничьи псы, всадники едва удерживали на месте словно взбесившихся лошадей, а волхв поднял тяжелый взгляд на предводителя в соболиной шапке и покачал головой.
Чудны были те глаза лесного волшебника. То карие, то янтарно-золотые, как вызывающе ярко сверкающий на его правой руке серебряный перстень. И не надо было слов, чтобы понять предупреждение старика, который величаво стоял на пороге дома, опираясь на посох, как эльфийский король — на изукрашенный изумрудами скипетр.
Резкий порыв холодного, пахнущего зимой, ветра сбил соболью шапку с главаря охоты, покатил ее по земле, пачкая в грязи дорогой мех, пробрался под одежду "загонщиков", выстуживая тепло.
— Уходите. И не возвращайтесь.
Голос волхва, спокойный, обманчиво-дружелюбный, раздался над поляной, эхом откликнулся где-то за деревьями, вплелся в шепот лиственного ковра под ногами, зашумел в порывах ветра. И ничего не оставалось наемникам с столенградской псарни, как развернуть коней и убраться подальше от проклятого места, от странного старика с глазами цвета осени. Много позже они пытались вновь найти это место, но каждый раз возвращались ни с чем, но упрямые, уязвленные наемники не оставляли бесплодных попыток, пока кто-то не рассказал им о старике, который живет совершенно один в маленькой избушке. О великом волхве Лексее Вестникове, что не зря почитается одним из сильнейших волшебников Росского княжества, но предпочитает богатству и почету княжеской службы уединение и право поступать по совести…
Стукнула, закрываясь, добротная дверь, когда волхв вернулся в горницу, где на широкой лавке, стиснув зубы, лежал немолодой мужчина со стрелой в боку. Увидев волхва, он вздрогнул, слепо зашарил свободной рукой по боку, где висели пустые ножны.
— Здесь тебя никто не обидит, добрый человек, — покачал головой волхв, пристраивая посох у выхода и беря с подоконника большой плетеный короб. — Не бойся ни меня, ни наемников, что устроили на тебя охоту, как за бешеным волком. Как звать-то тебя хоть?
— Радей, — выдохнул раненый, бессильно откидываясь на лавку и чувствуя, как немеет, отказывается служить когда-то послушное и выносливое тело. Острый нож взрезал куртку и рубашку на его боку, чуткие, осторожные пальцы ощупали рану.
— А меня Лексеем, — волхв улыбнулся, накрыв прохладной, крепкой ладонью лоб Радея-охотника. — Выживешь, не переживай. Будешь еще бегать, как раньше…
— Опять… от охоты… волком, да? — просипел Радей, вздрагивая, когда из онемелого, нечувствительного к боли бока волхв выдернул окровавленную стрелу с граненым наконечником.
— Отдыхай…
Всего лишь слово, сказанное Лексеем, погрузило его в блаженную дремоту, где не было ни боли, ни усталости, ни тревожащих душу снов об оставленной в Синих Рощицах Настасье и охочущих до золота и его головы наемников. С тех пор, как Радей отомстил за любимую, поступив с лютым зверем, прячущимся в образе человека, так, как следует поступать охотнику с добычей, жизни спокойной ему не стало. Награда за его голову все росла, ему приходилось скрываться в глухих лесах, в летних времянках, и все бы ничего, если б сердце не тянуло, не звало его к Настасье, чью расшитую изумрудным шелком рубашку он берег пуще глаза. Жарким летом он не выдержал, вернулся в оставленную им впопыхах деревню, да только любимой там уже не было. Ушла она куда-то, одна-одинешенька, и неизвестно, сумела ли найти кров в чужом доме, али давно утопилась в омуте, оборотившись от горя русалкой.
Вот тогда-то Радей-охотник и попался. Пока он выспрашивал у отца суженой своей, куда могла податься Настасья, младший брат ее, науськанный отцом, сбегал за караулившими в деревне наемниками. Радей и в тот раз ушел из Синих Рощиц, прорвался с боем, оставив за собой три остывающих тела на дороге, каждое — со стрелой в груди или горле, но скрыться ему уже не удалось. Не прошло и двух дней, как почуял он за собой погоню, которая настигла его у дома волхва Лексея…
В избе волхва всегда было тихо и тепло, пахло травяными сборами и осенью. Рана на боку зарастала удивительно быстро — уже через неделю Радей вставал с лавки и выходил на порог, подышать свежим, пряным воздухом, послушать, как что-то шепчет палой листве падающий с серых небес осенний дождь или же погреться на прохладном уже солнышке, чувствуя, как возвращаются утраченные было силы. Лексей так ни разу и не спросил Радея, что привело его умирать на порог лесной избушки, а сам охотник пока что не горел желанием рассказывать свою историю старику с молодыми глазами.
Рюин уже подходил к концу, когда Радей-охотник ощутил, что рана затянулась полностью, а на память о наемничьей стреле ему остался только гладкий, бледным пятном выделяющийся на загорелой коже шрам. Тогда-то он и пришел с просьбой к лесному волхву, разбирающему собранные еще летом травы в горнице. Поклонился в ноги волшебнику и попросил, если такое возможно, оборотить его зверем лесным, потому как сил нет ему оставаться в облике человечьем. И не в том дело, что Радея-охотника ищет половина наемников по эту сторону Вельги-реки, а в том, что жить волком среди людей ему опротивело.
Рассказал Радей и о невесте опозоренной, неизвестно куда сгинувшей, что была для него единственным светом в окошке, единственной радостью и печалью, и о совершенной над ее обидчиком мести, и о том, что все чаще посещает мысль упасть грудью на верный охотничий нож. Ведь не сберег Радей ту единственную, что дороже жизни была, не защитил, хотя и мог, не забрал с собой, когда уходил, потому как думал, что ни к чему ей преследуемый человек, виновный в хладнокровном убийстве…
Долго молчал Лексей, глядя на опущенную, седую голову Радея-охотника, на пальцы, стиснувшие березовую рукоять широкого охотничьего ножа, и наконец отложил пучок душистых трав, что держал в руке все время, пока спасенный им человек выговаривался за свою прошлую жизнь.