Волчья стая. Кровавый след террора - Страница 23

Подсудимым Абдуллаеву Бахрому Хамзаевичу, Закирову Казимбеку, Абдурахманову Мухаммаду Абдурашитовичу, Дехканову Захиджану Хаиталиевичуу Хасанову Закиржану Алимовичу и Нуралиеву Тальатбеку Зияидиновичу …по совокупности преступлений назначить СМЕРТНУЮ КАЗНЬ В ВИДЕ РАССТРЕЛА. Приговор может быть обжалован либо опротестован в течение 10 дней в Президиум Верховного суда Республики Узбекистан».

Этот район Ташкента горожане между собой так и называют — Таштюрьма. Наверное, есть у него какое-то официальное название, скажем, массив такой-то, но, я к своему стыду, даже и не знаю. Привык, как и все ташкентцы, — Таштюрьма. И только работники правоохранительных органов, сами подследственные, да их родственники знают, что Таштюрьма — это СИЗО-1 — следственный изолятор № 1. Через несколько дней после суда, в сопровождении работников республиканской Генеральной прокуратуры старшего советника юстиции Юсупа Гаипова и советника юстиции Махмуда Шаумарова, я ехал в Таштюрьму. Перед этим у меня состоялся разговор с первым заместителем Генерального прокурора Рашитжоном Кадыровым. Я попросил его помочь мне встретиться с приговоренными к расстрелу, причем настаивал, чтобы эта встреча произошла именно в СИЗО.

— Для чего вам это? — спросил меня господин Кадыров.

— Понимаете, мне кажется, что во время следствия и даже в зале суда это были одни люди. А сейчас, приговоренные к расстрелу, находящиеся в камере смертников, они совсем другие. Я хочу задать им несколько вопросов и послушать даже не то, ЧТО они станут отвечать, а КАК они будут говорить. Одним словом, я хочу их понять.

На лице зампрокурора промелькнула улыбка: — Мы тоже. Мы тоже хотели бы их понять до конца. Впрочем, мне кажется, я понимаю, о чем вы ведете речь. С нашей стороны никаких возражений нет. Я ведь обещал вам, что после окончания следствия мы расскажем и покажем вам абсолютно все, не скрывая даже самых мельчайших деталей. Когда вы хотите ехать?

— Сейчас! — выпалил я, ожидая, что вот теперь-то точно получу отказ, под каким-нибудь благовидным предлогом, типа сбора и оформления необходимых документов.

— Сейчас так сейчас, — согласился Рашитжон Хамидович. — С вами, если не возражаете, поедут двое наших сотрудников. Пока доедете до изолятора, я сделаю необходимые распоряжения.

По дороге в тюрьму я вспомнил один из эпизодов, который произошел во время суда. Председательствующий обратился к Бахрому Абдуллаеву.

— А как вы понимаете, что такое религиозный фундаментализм?

— Это идея, пропаганда, «джихад», уничтожение неверных, — как по писаному выпалил тот.

— В здании, которое вы пытались взорвать, было 766 человек, в Узбекистане сегодня проживает около 25 миллионов. Сколько же людей вы хотели уничтожить? — продолжал спрашивать Абдусамат Палван-Заде.

Преступник пожал плечами:

— Я не знаю. — И это прозвучало как «я не хочу знать». Их это попросту не интересовало. Какая разница, сколько народу погибнет от взрывов, этого никто и не подсчитывал. Погибнет столько, сколько погибнет. Главное — добиться своей цели.

…У ворот СИЗО нас уже ожидали и без лишних формальностей сразу же провели в комнату, которую определили для встречи с приговоренными к расстрелу. Первым переступил порог молодой парень, видимо, совсем недавно наголо остриженный, в полосатой робе. Руки его за спиной были скованы наручниками. Взгляд беспокойно метался, и очевидный страх сквозил в этом взгляде.

— Назовите себя, — попросил я.

— Абдуллаев Бахром Хамзаевич, — представился он.

— Я журналист, вы не обязаны отвечать на мои вопросы, но если вы согласитесь, я бы хотел вас кое о чем спросить…

— Я согласен, — без раздумий ответил он.

— В результате действий вашей организации погибли ни в чем не повинные люди. Какой идеей можете вы оправдать их гибель? — обратился я к Абдуллаеву.

— Сейчас я понимаю, что мы совершили ошибку. Я всегда считал, что мирное население не должно страдать, а борьбу надо вести только с представителями власти. Вообще теперь я понимаю, что мы должны были вести переговоры. Может быть, они заняли бы несколько лет, даже пускай бы пять лет, но только убедившись, что переговоры ни к чему не приведут, надо было браться за оружие, — сказал Бахром Абдулллаев. — В нашей организации я был одним из идейных руководителей и всегда выступал против насилия, против жертв, но раз уж так произошло, то я считаю, что ответ мы должны держать перед Аллахом, и нас надо было судить не светским судом, а шариатским, это было бы справедливо.

— Вы говорите, что были против насилия, но ваше участие в убийствах доказано судом, и вы в этом признались.

— Я дал клятву, поклялся на Коране, и я не мог и не хотел отступать от своей клятвы. Поэтому я поехал в Чечню и участвовал в подготовке боевиков.

— И вы готовы принять смерть за свою идею? Абдуллаев неожиданно улыбнулся:

— Я намерен просить президента Узбекистана о помиловании…

— Закиров Казимбек, — представился следующий вошедший — мужчина плотного телосложения.

Мне показалось, что и он явно чем-то напуган, но спрашивать его об этом не стал.

— Конечно, я понимал, что могут погибнуть люди, но я был убежден, что «джихад» — это одна из ценностей ислама, и я давал клятву на Коране, сам принимал клятвы от других, вручал оружие, посылал на убийства. Теперь-то я понимаю, что все мы были обмануты, что дороже человеческой жизни не может быть ничего. Когда я понял, что меня могут лишить жизни, я понял и то, что нет такой идеи, которая могла бы быть дороже жизни. Я искренне раскаиваюсь в том, что сделал, и поэтому обратился к президенту с просьбой, чтобы он меня помиловал.

Когда Казимбек Закиров вышел из кабинета, я спросил у офицеров СИЗО:

— Что они все такие напуганные?

— Ну а как иначе? — ответил один из офицеров. — Вы поймите, каждому вынесен смертный приговор, они переведены в специальные камеры, на них полосатая одежда. Теоретически они знают, что имеют право на прошение о помиловании и должно пройти какое-то время, пока прошение будет рассматриваться в инстанции. Но страх, что расстрелять могут в любой момент, живет в них. И каждая незапланированная выводка из камеры этот страх усиливает. Тем более, что сейчас их ведут из тюремного корпуса в административный, по дороге они Бог знает что думают, вот и выглядят такими напуганными.

Приговоренный к расстрелу Закир Хасанов был одним из непосредственных исполнителей ташкентского теракта. Вместе с Хамиддулло Рахмоновым они подъехали к зданию МВД на красного цвета «Запорожце», оставили машину, припарковав ее у обочины, сели в троллейбус, проехали две остановки, вышли, «голоснули» частника и уехали. Через несколько минут сработало взрывное устройство.

— Мне теперь кажется, что я просто не отдавал себе отчета в том, что я делаю, — говорил Закир Хасанов. — Скажу честно, я даже себя готов был взорвать, думал — это легко. Когда планировались взрывы в Ташкенте, то существовало несколько вариантов. Один из них такой: мы хотели купить или угнать «КАМаз», начинить его взрывчаткой и протаранить железные ворота, ворваться в резиденцию президента и там машину взорвать. Я сам вызвался провести эту операцию и готов был взорвать себя вместе с машиной. Сейчас я не понимаю, как я мог на такое решиться. И я прошу президента, чтобы он сохранил мне жизнь.

Тальатбек Нуралиев за все время разговора так ни на кого и не взглянул, сидел опустив голову, слова бормотал невнятно, так что приходилось напрягаться, чтобы разобрать, что он там бормочет.

— Я не знал, что могут погибнуть люди, я это го не хотел. Я был совсем молодой, когда меня приняли в организацию и заставили дать клятву, мне был всего 21 год. Я не понимал никакой идеи, мне хотелось заработать денег. Я буду просить президента, я напишу ему: «Простите, извините меня», — вот и все, что он из себя выдавил.

Когда конвоиры ввели в комнату Мухаммада Абдурахманова, советник юстиции Махмуд Шаума-ров так прокомментировал его появление: «Он не только готовил ташкентские взрывы, он совершил девять разбойных нападений, а в трех из этих разбоев убил пять человек.