Волчья Луна - Страница 4

– Больно?

– Ничуть. Меня по уши накачали всякой всячиной. Но было больно. Охренительно больно.

Хоан вскидывает бровь. Он не одобряет сквернословия, которому Робсон учится у своих приятелей-трейсеров.

Когда Робсон был одиннадцатилетним пацаном, а Хоану было двадцать девять, они несколько дней были в браке. Тиа Ариэль расторгла его своими юридическими суперспособностями, но единственная ночь, которую они провели вместе, была забавной: Хоан приготовил еду, что всегда необычно, и обучил Робсона карточным фокусам. Ни тот ни другой на самом деле не хотели сочетаться браком. Это была династическая женитьба, чтобы привязать Корта к сердцу клана Маккензи. Чтобы он стал почетным заложником. Корта исчезли; рассеяны, покорены, мертвы. Теперь у Робсона другой семейный статус, он один из приемных детей Брайса Маккензи. Это делает Хоана братом, не око. Братом, дядей, охранником.

Робсон по-прежнему заложник.

– Что ж, тогда пошли.

Лицо Робсона – немой вопрос: «Что?!»

– Мы направляемся в «Горнило». Или ты забыл?

Робсон забыл. В паху у него все сжимается от ужаса. «Горнило». Хоан привез Робсона в Царицу Южную, чтобы спрятать от Брайса, с его аппетитами, и от политики семьи Маккензи, но рывок веревки, который тянет его и Хоана назад в цитадель Маккензи, вызывает у Робсона великий страх.

– Вечеринка, – напоминает Хоан.

Робсон падает обратно на постель. Сто пятый день рождения Роберта Маккензи. Собрание Дома Маккензи. Хоан и Джокер разместили десять, двадцать, пятьдесят напоминаний, но Робсон не сводил глаз с упоров для рук, клейких подошв, моды для трейсеров и того, как нарядиться для первого свободного бега, довести физическую форму до совершенства и достичь бегового веса.

– Вот дерьмо.

– Я тебе напечатал кое-что из одежды.

Хоан бросает упакованный костюм на кровать. Робсон его распечатывает. Аромат ткани только что из принтера. Костюм от Марко Карлотты, бледно-голубой, с черной майкой с v-образным вырезом. Лоферы. Никаких носков.

– Восьмидесятые! – говорит Робсон с наслаждением. Это новый тренд – после 2010-х, после 1910-х, после 1950-х. Хоан застенчиво улыбается.

– Тебе помочь переодеться?

– Нет, я в порядке. – Робсон отбрасывает простыню и выворачивается из кровати. Диагностические боты отступают. Робсон падает на пол. Бледнеет. Вскрикивает. Его колени подгибаются. Робсон удерживается на ногах, схватившись за край кровати. Хоан подскакивает, поддерживает его. – Может, не настолько.

– Ты фиолетовый с головы до ног.

– Правда?

Джокер получает доступ к камере в палате и демонстрирует Робсону, что его коричневая кожа покрыта черными и желтыми пятнами, целым созвездием синяков, перетекающих друг в друга. Робсон морщится, когда Хоан просовывает его руки в рукава пиджака. Чувствует уколы боли, натягивая лоферы. Финальный штрих: на дне пакета с костюмом последний сюрприз, солнцезащитные очки «Рейбен Тортуга Авиатор».

– О, великолепно. – Робсон надевает их на нос, настраивает оправу, стукнув указательным пальцем между стеклами. – Ох. Даже от них больно.

И еще один штрих. Робсон закатывает рукава своего пиджака от Марко Карлотты до локтей.

На горизонте сияет ослепительный свет: зеркала «Горнила» фокусируют солнце и направляют его в плавильни десятикилометрового поезда. Ребенком Робсон любил этот свет, поскольку он означал, что до встречи с «Горнилом» остались считаные минуты. Он спешил в обзорный вагон состава, прижимал ладони к стеклу, предвкушая момент, когда попадет в тень «Горнила» и взглянет наверх, на тысячи тонн обиталищ, плавилен, загрузочных и обрабатывающих устройств над головой.

Теперь Робсон все это презирает.

Воздух был вонюч – перенасыщен CO₂ и водяными парами, – когда лучи спасательной команды ВТО, словно копья, пронзили замерзшую, пустую тьму Боа-Виста. Убежище было рассчитано на двадцать человек. В него набилось тридцать две души; они дышали неглубоко, сберегая каждую секунду. С каждого угла капал холодный конденсат, бусинами покрывавший все поверхности. «Где пайзинью?» – крикнул он, когда команда ВТО запихнула его в транспортную капсулу. «Где пайзинью?» – спросил он Лукасинью в трюме лунного корабля. Лукасинью бросил взгляд через переполненный народом трюм на Абену Асамоа, потом прижался к Робсону головой. Эти слова надо было сказать наедине. «Вагнер в бегах. Ариэль пропала. Лукас исчез, предположительно он мертв. Карлиньоса повесили за пятки на мосту в квадре Сан-Себастиан. Рафа мертв».

Его отец умер.

Правовые баталии были яростными и, по лунным меркам, краткими. Через месяц Робсон оказался в автомотрисе «Маккензи Металз», которая мчалась через Океан Бурь, Хоан Рам Хун сидел напротив, а отряд рубак обосновался на благоразумном расстоянии исключительно затем, чтобы продемонстрировать мощь «Маккензи Металз». Суд Клавия вынес решение: Робсон Корта теперь стал Маккензи. В свои одиннадцать с чем-то лет Робсон не смог прочитать выражение лица Хоана. В тринадцать он знает, что это лицо человека, которого вынудили предать то, что он любит. Потом Робсон увидел яркую звезду на горизонте, свет «Горнила», полыхающий в бесконечном полудне, и из приветственной звезды он превратился в адскую. Робсон помнит ориша Боа-Виста, их огромные каменные лица, высеченные прямо в скале, их постоянное присутствие, уверяющее, что жизнь выстояла пред холодной жестокостью Луны. Ошала, Йеманжа, Шанго, Ошум, Огун, Ошосси, Близнецы Ибеджи, Омолу, Йанса, Нана. Он все еще может назвать их двойников среди католических святых и перечислить атрибуты. В личной религии семейства Корта было мало божественного, еще меньше теологии и никаких обещаний рая или ада. Бесконечное возвращение. Это было естественно, души перерабатывались так же, как углерод перерабатывался заббалинами, как вода и минералы отвергнутых тел. Ад был бессмысленным, жестоким и странным местом. Робсон все еще не понимает, зачем богу наказывать кого-то вечно, если от этого совершенно точно не будет никакого толка.

«С возвращением, – сказал Роберт Маккензи из глубин системы жизнеобеспечения, которая не дает ему умереть. Дыхательная труба в его горле пульсировала. – Теперь ты один из нас». У его левого плеча фамильяр, Рыжий Пес. У правого – его жена Джейд Сунь, ее фамильяр – обычная для «Тайяна» гексаграмма из «Книги перемен»: Ши Кэ. Роберт Маккензи раскинул руки, выставил пальцы-крючья. «Мы присмотрим за тобой». Робсон отвернулся, когда эти руки его обняли. Сухие губы коснулись его щеки.

Потом Джейд Сунь. Безупречные волосы-кожа-губы.

Потом Брайс Маккензи.

«С возвращением, сынок».

Хоан никогда не говорил о том, какие сделки ему пришлось заключить, чтобы перевезти Робсона из «Горнила» в старый семейный особняк Кингскорт в Царице Южной, но Робсон уверен, что заплатить пришлось немало. В Царице он мог бегать, в Царице он мог быть тем, кем хотел, дружить с теми, с кем хотел. В Царице он мог забыть, что навсегда останется заложником.

И вот он снова направляется к «Горнилу». Яркое сияние плавильных зеркал огромного поезда нарастает, пока не делается ослепительным, несмотря на фотохромное стекло обзорного пузыря. Робсон поднимает руку, чтобы прикрыть глаза, и наступает тьма. Он смаргивает послеобразы. По обе стороны от него возвышаются вагонные тележки, которые несут «Горнило» по главной линии Первой Экваториальной; тысяча таких тележек тянется перед ним, изгибаясь и прячась за близким горизонтом. Тяговые двигатели, силовые кабели, служебные платформы и сигнальные мостики, смотровые лестницы: бот-ремонтник спешит по опорной ферме, и Робсон следит за ним взглядом. Звезды этого неба – огни фабрик и жилых модулей, расположенных наверху.

Будучи лунным ребенком из третьего поколения, Робсон не понимает, что такое клаустрофобия – замкнутые пространства означают для него уют и безопасность, – но сегодня окна, прожекторы и предостерегающие маяки «Горнила» давят, как рука, и он не может избавиться от осознания того, что над теми малыми огнями расположен раскаленный добела фокус плавильных зеркал и тигли с жидким металлом. Автомотриса замедляет ход. С брюха «Горнила» спускаются захваты. Лишь слабая дрожь оповещает о том, что крепежные механизмы встали на место, подняли и переместили автомотрису в док.