Вокруг света за погодой - Страница 5

Второй слой — стратосфера, отделенная от тропосферы государственной границей под названием тропопауза. Если на тропопаузе свирепствует крещенский холод, достигающий 80 градусов ниже нуля, то чем выше, тем… теплее. Благословим этот парадокс: он спасает жизнь на Земле. Оказывается, в стратосфере имеется слой озона, который активно поглощает ультрафиолетовые лучи; не будь этого слоя, поверхность нашей планеты превратилась бы в выжженную пустыню.

С высоты 55 километров над уровнем моря начинаются владения третьего слоя — мезосферы. Морозы здесь уже космические, спутники и ракеты зарегистрировали абсолютный минимум для атмосферы — минус 143 градуса. Честно говоря, холодновато.

На высотах от 80 до 800 километров господствует ионосфера. Она имеет огромное значение для радиосвязи, и я до сих пор себя проклинаю за то, что не записал размышлений Александра Васильевича на эту тему: в этот момент на швартовую палубу вытащили первую в нашем рейсе акулу и я буквально подпрыгивал на стуле, вслушиваясь в восторженные вопли новичков. Когда же вопли утихли, Александр Васильевич перешел к последнему слою. Он называется экзосферой и временами радует наш глаз полярными сияниями.

Пока все. О времени следующей лекции, уважаемые читатели, вы будете извещены особо.

Мы уже вошли в тропики, солнце жарит с восьми утра. Личный состав загорает и пьет тропическое вино — две бутылки в неделю.

Медики установили, что в тропиках это очень полезно, и мне еще не приходилось встречать моряков, которые бы оспаривали этот тезис.

Впрочем, желающие могут вместо вина получать фруктовые соки — так под общий смех объявлено по трансляции. Неужели найдутся чудаки, которые сделают такую глупость? Ваше дело, хотите верьте, хотите проверьте, но такие чудаки нашлись: боцман Турутин и автор этих строк. Когда в час выдачи у артелки вырастала веселая очередь, мы старались приходить последними, чтобы легче было отбиваться от остряков. Боцман чувствовал себя более уверенно, так как остряк сознавал, что он может получить в руки швабру и на время лишиться желания острить, а вот мне доставалось за двоих. Поэтому, пользуясь мягким характером артельщика Володи Пученкова, я старался заполучить свою норму недели за три вперед.

Наша эскадра совершает меридиональный разрез, мы изучаем океан и атмосферу, следуя строго на юг, к экватору. Сотни приборов, антенны и локаторы задействованы на полную мощность, идет интенсивная научная работа. Пока что мои попытки принять в ней участие наталкиваются на глухое непонимание. Петя Пушистов, когда я предложил ему свою помощь, тут же забаррикадировался в каюте, Вилли же сделал вид, что воспринял мое предложение как шутку, восторженно рассказал о вечерних прогулках по Дерибасовской и скрылся, а Генрих Булдовский тактично промолчал, порылся в своих книгах, разыскал учебник по метеорологии для техникумов и посоветовал его проштудировать. «Вот увидите, вы это поймете», — не без некоторого сомнения вымолвил он.

Однако нашелся человек, по достоинству оценивший мои способности: повар Федор Федорович Федорей. Он без колебаний воспользовался моими услугами, когда я в числе свободных от вахты добровольцев явился в столовую команды лепить пельмени.

Пельменями и варениками нас баловали раз в неделю, и в добровольцах недостатка не было. Херберт Нийлиск и Март Тийслер — инженеры из эстонского отряда, оказались высококвалифицированными раскатчиками теста, повара готовили фарш и другую начинку, а десятка два рядовых необученных штамповали продукцию. Обычно мы объединялись за одним столом — Олег Ананьевич Ростовцев, его первый помощник Юрий Прокопьевич Ковтанюк и я. Лепка пельменей не требовала серьезного умственного напряжения, пальцы работали сами собой, и мы беседовали на разные темы. Разговор сегодня зашел о научном сотруднике Воробышкине.

Воробышкин принадлежал к тому типу людей, которые с исключительным вниманием прислушиваются к состоянию своего организма. Малейший сигнал какого-нибудь органа о неблагополучии вызывает у них крайнюю озабоченность. И хотя Воробышкин был отменно здоровым человеком, он, хорошенько прислушавшись, уловил страстный призыв о помощи, исходящий от его органов зрения. Проанализировав ситуацию, Воробышкин теоретически установил, что его систематически недокармливают витамином «А».

Кормили на «Королеве» сытно и вкусно, наши повара — Федорей, Алла Лиходкина и Галя Снежко — соревновались в изобретательности и готовили превосходные борщи, котлеты, гарниры и компоты. Поэтому жалобы Воробышкина поначалу принимались за юмор: «Вот остроумный мужик!», — но когда он затребовал витамин официально, капитан предложил судовому врачу Саше Осипову разобраться. И только что Олег Ананьевич доложил нам результаты осмотра. Врач установил, что зрение у пациента орлиное, но, поскольку он требует витаминов, врач не может остаться безучастным и переводит его с вина на соки.

В соках витаминов уйма, и исстрадавшийся без них организм быстро воскреснет. Как и следовало ожидать, такая перспектива Воробышкина не устраивала. Более того, она привела его в ужас. Он решительно отказался от соков и заявил, что витамин «А» будет добывать из печени акулы. И побежал на швартовую палубу.

За соседними столами слышат наш разговор и смеются. Оказывается, Воробышкин уже притащил в свою каюту останки акул и в нее не войти — запах бьет наповал.

В последние дни ловля акул стала на «Королеве» любимым развлечением. Уже открыли свой лицевой счет техник Анатолий Кошельков, начальник ракетного отряда Виктор Васильевич Быков и другие.

Акулы пока попадаются скромных размеров, чуть больше метра, но борются за жизнь они отчаянно, и вытащить их из воды не так-то просто.

— Скоро надоест, — уверяет Юрий Прокопьевич. — Через месяц вы будете на акул смотреть не с большим интересом, чем на золотую рыбку в аквариуме… Когда я плавал на «Витязе», — улыбнувшись, припомнил он, — в одном районе, где-то у островов Фиджи, было очень много акул, и их таскали десятками. Тропики, жара, «кондишена» в каютах нет, и мы спали на палубе, на раскладушках. И вот один механик поздним вечером, после кино, подошел к своей раскладушке, а на ней кто-то лежит. «Эй ты, проваливай!» — потребовал он, а спящий завернулся с головой в одеяло и не шевелится. Механик сорвал одеяло и в темноте нащупал что-то холодное. Поднял крик, все сбежались, осветили фонариком — на раскладушке лежала завернутая в парусину акула. Посмеялись, но некоторое время после этого происшествия механик слегка заикался.

Я чуточку вздрагиваю. Утром, выйдя на швартовую палубу, я поздоровался с ребятами, но вместо ответного приветствия услышал: «Берегитесь!» И тут же совершил гигантский прыжок в сторону: у моих ног яростно извивалась только что пойманная акула. Вместе с ребятами я повеселился и сделал вид, что нисколько не испугался.

Я тогда еще не знал, что через неделю испытаю куда более острое ощущение… Чтобы заинтриговать читателя, пока об этом умолчу.

«Акульи рассказы» капитан слушает со снисходительной улыбкой. Он имеет на это право: Олег Ананьевич командовал китобойцем, восемь лет промышлял китов в Антарктике и за эти годы столько повидал, что такая мелкая рыбешка, как акула, находится вне поля его зрения.

— Впрочем, — уточняет капитан, — не раз случалось, что акулы собирались стаями и терзали пригарпуненного кита, воровали нашу добычу. Морские гиены!

— А много вы добыли китов? — интересуюсь я.

— Пожалуй, чуть больше трех тысяч, — припоминает капитан и улыбается, так как видит, что я готов затеять очередной спор на «китовую тему».

К китам у меня особое отношение, о котором я не раз говорил и писал. Мне их жаль, они вот-вот исчезнут, а без них океаны во многом потеряют свою первобытную прелесть, как джунгли без слонов и пустыни без львов. Я вновь излагаю свои аргументы, и Олег Ананьевич, сознавая, что прибыльностью китобойного промысла меня не проймешь, меняет тактику: он горячо и вдохновенно говорит о романтике охоты на морских исполинов.