Вокруг Пушкина - Страница 3

Да, именно такими и оказались последние годы жизни Пушкина. Недоверие и притеснения властей, «отеческие» заботы само­держца, поставившего поэта под «дружеский» надзор главы вы­сшей тайной полиции шефа жандармов Бенкендорфа, то и дело спускавшего на него своего цепного пса — Булгарина, цензурные стеснения; непонимание многими, в том числе даже близкими дру­зьями, новой пушкинской позиции по отношению к царю; грубые нападки, сменившие былые восторги, критиков, не способных до­статочно оценить слишком далеко ушедшие вперед, обращенные в будущее, новые его великие создания, твердивших в период его на­ивысшей зрелости о полном упадке пушкинского дарования; ката­строфически усиливавшиеся материальные затруднения; невоз­можность вольно отдаваться главному делу своей жизни — литера­турной работе — все это действительно превращало жизненную до­рогу поэта в безысходно трудный — отягощенный горестями и уны­нием — путь. И все же не только страдания, но и наслаждения ведал он на своем пути.

Выпадала пора, когда поэт «упивался» гармонией — предавался вдохновенному творческому труду, «обливался» слезами умиления и восторга как над своими собственными художественными «вы­мыслами», так и над «созданьями искусств и вдохновенья» («Из Пиндемонти», 1836) — творениями других великих мастеров миро­вой художественной культуры. Исполнилась и еще одна заветная надежда поэта. Его печальный закат был озаренулыбкой любви - большого личного счастья, к которому он так давно и так настой­чиво стремился.

Исходя из своих архивных разысканий, учитывая многочис­ленные новые материалы, найденные другими исследователями-пушкинистами после Щеголева, обильно черпая из такого драго­ценного источника, как письма самого Пушкина, авторы настоя­щей книги сумели убедительно показать, что вносила это большое счастье в личную жизнь поэта именно его жена.

Но только этим защита ее не может ограничиться. В одном из стихотворений Пушкина начала 20-х годов встречается парадокса­льное, на первый взгляд, а по существу глубоко диалектичное, сло­восочетание: «погибельное счастье». И, несмотря на все, только что сказанное, погибельным оказалось счастье и самого поэта: оза­ренный прощальной улыбкой любви, закат последних месяцев его жизни окрасился в кроваво-красные цвета.

Чем же это объясняется? Кто же повинен в том, что произош­ло и привело к трагической гибели поэта? Эти и подобные вопро­сы, естественно, стали глубоко волновать умы его современников; продолжают они волновать нас и сейчас.

От первых откликов на смерть поэта и до совсем недавно поя­вившейся в печати статьи Ахматовой вина во всем этом, как прави­ло, возлагалась на жену поэта. Авторы книги и здесь уверенно идут против течения. Продолжая в духе пропагандируемых ими новых представлений о личности Натальи Николаевны и семейном быте супругов — защиту тени, они решительно снимают с нее какую-ли­бо вину. В этом есть своя логика. Но диалектика жизни зачастую бывает гораздо сложнее прямолинейно-логических построений. Это относится и к данному случаю. Утверждение о невиновности жены поэта не только совпадает с его предсмертным заветом, но в основном, как и далее постараюсь показать (и это, понятно, самое существенное), гораздо ближе к исторической правде, чем версии обвинителей. Но подымать всю сложнейшую и запутаннейшую те­му о дуэли и смерти поэта, требующую особого исследования, они не ставили своей задачей. Поэтому, в отличие почти от всего оста­льного, что имеется в их книге и убедительно ими обосновано, данное утверждение, в сущности, только декларируется. А между тем, чтобы этот вопрос получил свое доказательное решение и за­щита тени могла считаться полностью осуществленной, необходи­мо сделать то, что до сих пор в полной мере еще не сделано,— ос­мыслить события, связанные с дуэлью и смертью поэта, не только в узких рамках драматической семейной ситуации, а в той, гораздо более широкой, конкретно-исторической обстановке, в которой эта ситуация сложилась, развилась и привела к роковому концу. А для этого придется начать издалека, обратиться к самым истокам пушкинского «погибельного счастья».

* * *

В годы после возвращения Пушкина из ссылки все сильнее тя­готила его неустроенность личной жизни, одиночество и беспри­ютность, отсутствие домашнего крова, семьи. О пылкости поэта, способности ко все новым и новым сердечным увлечениям непре­рывно твердят все близко знавшие его современники. Об этом пи­сал и сам Пушкин в стихотворении «Каков я прежде был, таков и ныне я...», в основном написанном еще в 1826 и окончательно за­вершенном в 1828 г. И действительно, «новые идолы» непрерывно сменяли  друг друга в сердце «беспечного, влюбчивого» поэта; мно­жились в «стократные обиды», ими наносимые.

Среди сердечных увлечений Пушкина этой поры были и со­всем мимолетные. След одного из них — шутливо-ласковое и ша­ловливо-грациозное стихотворное послание «Подъезжая под Ижоры», написанное в начале 1829 г. и обращенное к одной из кузин А Н. Вульфа, Е. В. Вельяшевой. Заканчивающие его слова: «В ваши мирные края через год опять заеду и влюблюсь до ноября» — пря­мо перекликаются с тем, что П. А. Вяземский писал как раз неза­долго до этого, 12 декабря 1828 г., жене о только что приехавшем в Москву Пушкине: «Приехал он недели на три, как сказывает; еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись... Я его всё подзываю с собой в Пензу, он не прочь, но не надеюсь, тем более, что к тому времени, вероятно, он влюбится». Через не­делю, сообщая об ужине у дяди Пушкина, Василия Львовича, с «пресненскими красавицами», на котором был и племянник, он пишет ей же: «...Не подумай, что это был ужин для помолвки Алек­сандра. Он хотя и влюбляется на старые дрожжи, но тут сидит Дол­горукий горчаковский, и дело на свадьбу похоже. Он начал также таскаться по Корсаковым, но я там с ним не был и не знаю, как идет там его дело. По словам его, он опять привлюбляется». У од­ной из типичных представительниц стародворянской Москвы М. И. Римской-Корсаковой было две незамужних дочери, одной из них Пушкин увлекался в зиму 1826/27 г. Что же касается «преснен­ских красавиц» — Екатерины Николаевны и Елизаветы Николаев­ны Ушаковых, — с первой из них поэта связывали более серьезные отношения. После возвращения из ссылки Пушкин вскоре стал за­всегдатаем дома Ушаковых в Москве, на Пресне, в котором соби­рались писатели, артисты. Вокруг упорно говорили о неминуемой женитьбе. Однако три стихотворения, посвященные ей поэтом («Когда бывало в старину», «В отдалении от вас», оба 1827 г., и «Ответ» — «Я вас узнал, о мой оракул...», 1830), написаны пример­но в том же грациозно-шутливом ключе, что и послание к Вельяшевой. В этом же роде и стихотворение «Вы избалованы природой» (1829), предназначенное Пушкиным для альбома ее младшей сест­ры, Елизаветы Николаевны. В этот же альбом вполушутку-вполусерьез поэт вписал и поименный перечень всех своих «стократных» увлечений — тот пресловутый «донжуанский список», который дал столь обильную пищу для разысканий и догадок многих исследова­телей пушкинской жизни и творчества. Характерно, что для нача­ла этого стихотворения Пушкин использовал четыре первые стро­ки ранее написанного мадригала, предназначенного было им для А. А. Олениной.

Дочь директора Публичной библиотеки, президента Академии художеств А. Н. Оленина, в доме которого царил культ античности и собирался весь цвет тогдашней литературы и других искусств, Анна Алексеевна Оленина, несомненно, была самым серьезным увлечением Пушкина этих лет. Анаграмма ее имени и фамилии не­однократно мелькает в творческих рукописях поэта; в одном месте он ипрямо написал было, тщательно потом зачеркнув: «Annette Pouchkine». К Олениной — «ангелу кроткому, безмятежному» — обращается он, когда грозовые тучи снова начинают сгущаться над ним, в стихотворении «Предчувствие»; ее черты — олицетворение «юности и красоты», — вместо своего «арапского профиля» призы­вает запечатлеть знаменитого английского художника Доу («Зачем твой дивный карандаш...», 1828); ее глаза, напоминающие ему анге­ла с картины Рафаэля «Сикстинская мадонна», противопоставляет воспетым Вяземским в стихотворении «Черные очи» горящим «ог­ня живей» «черкесским глазам» Александры Россет («Ее глаза», 1828). Среди стихотворений, посвященных Олениной, есть две такие очаровательные миниатюры, как «Ты и вы» (1828) и, в особен­ности, следующее, единственное в своем роде, исполненное, с од­ной стороны, предельной грации, с другой — глубоко содержатель ­ное восьмистишие «Город пышный, город бедный», своей двой­ной, воедино контрастно-слитой характеристикой императорской столицы предвосхищающее мотивы будущего «Медного Всадника». Но уже назначенная было помолвка Пушкина с Олениной не состоялась по причинам не очень ясным. Скорее всего Оленин-отец, близкийк придворным сферам и подписавший, в качестве члена Государственного совета, решение установить за Пушкиным секретный надзор, не захотел отдать дочь за политически неблаго­надежного человека. Да и увлечение Пушкина Олениной не вырос­ло в большое и глубокое чувство. Наблюдательный Вяземский пи­сал об этом 7 мая 1828 г. жене: «Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в нее влюблен».