Вокруг пальца - Страница 7

– Если ты не сделаешь этого для меня, то я уж тебе кое-что сделаю, или этой вольтанутой Софии, что ты пригрел под крылышком, а может, этому твоему напарнику. Не знаю. Что-нибудь. Сейчас я об этом толком подумать не могу, но это будет что-то жестокое, абсолютно несоразмерное тому, что ты задолжал. Вернее этого только облигации на предъявителя. – Зрачки Майка сужаются в булавочные проколы. – Так что стереги эти облигации, будто от них зависит твоя жизнь.

Как и есть на самом деле.

Говорить ему это не обязательно, я и сам могу додумать.

Мой день только что невероятно осложнился, и я не могу избавиться от ощущения, что в изрядной степени благодаря чаше яда дружбы с доктором Зебулоном Кронски. Но моему языку придется взвалить часть ответственности и на себя. Всякий раз, когда мне приходится сталкиваться с Майком лицом к лицу, я обнаруживаю, что не могу не огрызаться и не глумиться. Когда я слишком на взводе, мой язык вроде как начинает действовать независимо от сознания, съеживающегося, как кусок вырезки на раскаленном камне. Саймон Мориарти, мой бывший мозгоправ, прокомментировал эту тенденцию во время одного из наших сеансов, когда я претендовал на юмор, чтобы приукрасить собственный боевой посттравматический синдром.

– У тебя две проблемы, сержант Макэвой, – сказал он мне, пока я стоял у окна, озирая плац.

– Всего две? – помнится, сказал я. – Наконец-то мы стронулись с мертвой точки.

– Ты наблюдаешь одну из своих проблем прямо сейчас. Сплошной треп. Словесный понос.

– Словесный понос? Обосраться, – произносит мой язык.

Саймон хлопнул в ладоши.

– Ну вот, опять. Профессиональным языком говоря, эта навязчивая реакция называется отрицанием. Ты используешь ее как механизм адаптации.

– Отрицание… Слово слишком сложное для ничтожного сержанта, доктор.

– Время от времени ты бываешь отчасти занятен, но как раз сейчас ты попусту тратишь собственное время.

Я смягчился:

– Лады, Саймон. Поведайте же мне.

– Отрицание – классический оборонительный механизм. Он защищает эго от вещей, совладать с которыми индивидуум не способен. Так что пациент, по существу, отказывается поверить, что переживает стресс, и могу вообразить, что ты сыплешь остротами в любой стрессовой ситуации, даже не сознавая этого. И чем опаснее ситуация, тем больше ты ерничаешь.

Я поразмыслил над этим. Несомненно, я вправду частенько спускаю язык с поводка и стреляю себе же в ногу. Я-то думал, что это бравада, нечто эдакое, чем остальные неохотно восхищаются.

И тут меня осенило.

– Эй, док! Вы сказали, что у меня есть и другая проблема?

– Совершенно верно.

– А мне-то поведать планируете?

Подкатив к окну в своем офисном кресле, Саймон закурил черуту, выпустив дым за окно.

– Твоя вторая проблема в том, что получается не очень смешно, а народ терпит ерничанье лишь тогда, когда оно забавляет.

Это меня уязвило. Про себя я украдкой всегда считал себя остроумным.

Зеб в коридоре умоляет Недди врезать ему в живот.

– Ну же, мужик, садани мне, – уговаривает он, задирая рубашку, чтобы явить взорам живот, столь же рельефный, как полиэтиленовый пакет с молоком. – Просто так. Я работал с DVD-дисками Зум Супермастера «Тренер звезд». Ты не сможешь сделать мне больно, даже если захочешь. Этот пресс тверже камня.

Я вижу, что мозги Недди Уилкока просто плавятся. Обычно люди не просят нападать на них, однако наняли-то его как раз делать людям больно. Я вывожу обоих из затруднения, по пути походя заехав Зебу в солнечное сплетение. Он рушится бездыханным мешком, и я не могу сказать, что на губах у меня не играет усмешка.

– Тебе следует попросить деньги за эти DVD обратно, Зеб, – бросаю я на ходу, и снимай это кто-нибудь на пленку, выглядело бы круто.

Меня подмывает остановиться и поглядеть, как Зеб извивается на ковре, но с меня довольно и услышать, как он блюет.

Я успеваю отойти на два квартала, прежде чем он ухитряется поравняться со мной на своем «Приусе». Кто-то ляпнул Зебу, что Леонардо[12] водит «Приус», и этого оказалось достаточно.

– Какого хера, ирландец? Ты испытываешь нашу дружбу на прочность.

Я шагаю дальше. Не лезь в дебаты с Зебом Кронски, а то рехнешься. Что не мешает мне думать, что я мог бы ответить.

Я испытываю нашу дружбу на прочность?! Я?! Из-за тебя мне придется доставить разнесчастный конверт раздражительному типу в Сохо. Из-за тебя я снова влип, зависнув между жизнью и смертью. А жизнь-то моя – да и смерть, наверное, тоже.

– Я-то думал, мы команда, Дэн. Semper fi[13], брателло.

Semper fi, бодать мою ирландскую сраку. Он был медиком в израильской армии, а я – миротворцем ООН. Никаких морпехов между нами.

Я шагаю вдоль квартала, а он катит рядом, как сортир на колесах.

– Это из-за старушки Майка? Ладушки, я тут пытался наладить отношения, но потом я собирался ввести тебя, чтобы заложить изумрудную трубу[14]. Я делал это для нас обоих.

Я скриплю зубами. Правда? Для нас обоих? Так как же получилось, что у меня в кармане этот конверт, а ты целишься впрыскивать домохозяйкам Джерси дешевый японский филлер? Как-то оно несправедливо.

Зеб закуривает толстую сигару, наполняя интерьер «Тойоты» голубым дымом.

– Я думаю с дальним прицелом. Я пользую сучек Майка уже пару лет, и мы в шоколаде. Как насчет того, откуда я знаю, что миссис Мэдден устроила себе долбаное электроубийство?

Еще пара кварталов, и я в казино, а Зеб обнаружит, что в «Слотц» ему вход закрыт.

– Прям не верится, что ты мне врезал, – вещает Зеб, напрочь не способный предаваться раскаянию слишком долго. – Я-то думал, что ты мой бобеши.

Я уж начинаю верить, что Зеб выдает эти невероятно непрорубаемые заявления, просто чтобы спровоцировать меня на драку. Если план в этом, то срабатывает он всякий раз.

Я делаю два стремительных шага к окну «Приуса».

– Не можешь поверить, что я тебе врезал? – ору я, привлекая взоры кучек утренних перекурщиков на тротуарах. – Ты умолял, чтобы тебе врезали. Господи правый, ты даже рубашку свою задрал!

– Я же не просил, чтобы мне врезал ты, – возражает Зеб. – Тот, другой тип был просто рулет с вареньем. Его удар мой пресс выдержал бы.

Я меняю галс.

– А бобеши? – интересуюсь я, хлопнув ладонью по «Тойоте». – Это-то вправду?

– Эй! – вскидывается Зеб. – Полегче с машиной! Ты что, против окружающей среды?

– Я долбаный ирландский католик, но даже я знаю, что «бобеши» значит «бабушка». Теперь я твоя бабуля?

Зеб ни капельки не раскаивается.

– Пациентам нравится идиш, так что я время от времени втыкаю словечко-другое. Это придает мне мудрости, что ли. Я просто хотел затронуть гребаную семейную струнку, будто мы братья. Правду сказать, я скорее по части иврита, Дэн. Так ты что, из-за этого дуешься? Я не знаю идиш?

Спорить с этим типом – что бродить по чертову лабиринту. Будто держать угря, ежели простите мне коверкание метафор.

Я опираюсь на минутку на авто, чувствуя его мягкое тарахтение лбом, потом выпрямляюсь.

– Лады. Ступай домой, Зеб.

– А мы в порядке?

– Ага. В шоколаде. Как угодно. Просто выбрось из головы.

Зеб стряхивает пепел на асфальт.

– А как мой акцент?

Я уложен на лопатки, и он это знает.

– Твой акцент?

– Ты сказал, что мой ирландский акцент – отстой. Я над этим работал, мужик. Я смотрел «Далеко-далеко»[15] дважды. – Он кроит рожу, призванную изобразить Тома Круза. – Ты приколист, Шеннон, – интонирует он. – Какой же ты приколист.

Мне впору рухнуть на асфальт. Я могу к ночи отправиться на тот свет, а этот елдак носится с ушибленным эго.