Воители (Сборник) - Страница 41

— Вот и прекрасно. А что же все-таки вам удалось еще выяснить?

— Не так уж мало, но ничего, в общем-то, особенно полезного. Ваш друг прибыл на Землю два месяца тому назад на борту «Огненного Столба», совершившего посадку в одном из самых захудалых австралийских космопортов. Пострижен он был по земной моде. Оттуда…

— Странно. Ведь ему пришлось дожидаться два месяца, чтобы отросли волосы.

— Я тоже обратил на это внимание. Я знаю, что обычно белтеры бреют себе всю голову, оставляя только полосу волос шириной в два дюйма, проходящую вдоль всего черепа от лба до затылка.

— Вот именно, полосатая стрижка. Эта мода зародилась, по-видимому, тогда, когда кому-то взбрело в голову, что ему удастся прожить в Белтер несколько дольше, если волосы не будут падать ему на глаза при совершении сложных предпосадочных маневров. Но Оуэн мог отрастить себе шевелюру во время одиночного полета за рудой, когда никто его не видел.

— И все же мне это показалось весьма странным. Вам известно, что у мистера Дженнисона на Земле есть двоюродный брат, некто Харви Пил, заведующий целой сетью супермаркетов?

— Значит, я не был его ближайшим родственником, даже здесь, на Земле.

— Мистер Дженнисон не предпринимал попыток связаться с ним.

— Что еще?

— Я беседовал с человеком, который продал мистеру Дженнисону его дроуд и штепсельное соединение. Кеннет Грэхем владеет конторой и операционным залом на Гейлэй-стрит в ближнезападном пригороде Лос-Анджелеса. Грэхем утверждает, что дроуд был стандартного образца, что ваш приятель сам его видоизменил.

— Вы ему верите?

— Пока что. Его лицензия и регистрационные записи в полном порядке. Дроуд был изменен с помощью паяльника — инструмента, употребляемого только любителями.

— Вот как!

— Дело, по всей вероятности, будет закрыто, как только нам удастся отыскать инструменты, которыми пользовался мистер Дженнисон.

— Скажу вам вот что. Я дам завтра телеграмму Хомеру Чандрасекхару. Может быть, он внесет кое-какую ясность в это дело: почему Оуэн прибыл на Землю, подстриженный не в «полосу» и почему вообще он вдруг оказался на Земле.

Ордаз пожал плечами. Он поблагодарил меня за те хлопоты, что я на себя взял, и дал отбой.

Кофейный грог все еще был горячим. Я залпом пропустил его в желудок, смакуя сладковатый и одновременно горький привкус, пытаясь позабыть о том, что Оуэна уже нет в живых, и вспомнить его таким, каким он был, когда я его знал. У него всегда были слегка припухлые щеки, от чего лицо его казалось еще более круглым, но, насколько мне помнилось, он никогда не набирал ни одного лишнего фунта веса и никогда не терял ни единого. Он мог срываться с места и мчаться, как гончая, когда такая необходимость у него возникала.

А вот теперь он стал ужасно худым, а его предсмертная ухмылка была преисполнена просто-таки непристойной радости.

Я заказал еще одну порцию кофейного грога. Официант, как заправский фокусник, удостоверился, что все мое внимание приковано только к нему, прежде чем поджег подогретый ром, а затем начал его наливать с высоты почти в треть метра над чашей. Такую жидкость просто невозможно пить медленно. Она легко соскальзывает вниз по пищеводу. Кроме того, если станешь долго ждать, то грог может остыть. Ром и крепкий кофе. Вот такое сочетание позволяет оставаться и прилично пьяным, и, одновременно с этим, не мешает довольно связно мыслить в течение нескольких часов.

Полночь застала меня в баре «Марс» за стаканом виски с содовой. А до того я прыгал, как кузнечик, из одного бара в другой. Ирландский кофе у Бирджина, холодные и курящиеся варева в «Лунном море», виски и дикая музыка в «По ту сторону». Я никак не мог напиться и никак не мог поймать верное настроение. Будто какой-то непреодолимый барьер мешал мне нарисовать цельную картину, которая воссоздала бы то, что я хотел.

И этим главным препятствием было воспоминание о покойном Оуэне, ухмыляющемся в своем кресле, с электрическим шнуром, идущим прямо ему в мозг.

С таким Оуэном я никогда не был знаком. С таким я никогда не встречался и ни за что не захотел бы встречаться. Переходя из бара в ночной клуб, из ночного клуба в ресторан, я повсюду старался убежать от этого жуткого образа, дожидаясь, когда алкоголь сам взломает барьер между настоящим и прошлым.

Вот поэтому я и сидел за столиком в самом углу, окруженный объемными изображениями марсианских пейзажей, каких там на самом деле никогда не существовало. Это был Марс с хрустальными башнями и бесконечными, прямыми, как стрела, синима каналами, шестиногими злобными тварями и невообразимо прекрасными, невероятно стройными мужчинами и женщинами, которые взирали на меня издалека. Интересно, грустным или забавным показалось бы все это Оуэну? Он видел пейзажи настоящего Марса, и они не произвели на него особенного впечатления.

Я теперь дошел до той стадии, когда время становится прерывистым, потому что в сознании появляются пробелы длительностью в секунды и минуты между событиями, которые ты еще в состоянии воспринимать. Где-то как раз именно в одно из таких прояснений сознания я обнаружил, что пристально гляжу на сигарету. Она уже горела между моими средним и указательным пальцами, больно обжигая их.

Я глядел на этот уголек между своими пальцами и чувствовал, как нужное настроение все-таки понемногу стало овладевать мной. Я был теперь абсолютно спокоен, река времени подхватила меня, я затерялся где-то в ее течении…

Два месяца мы добывали руды из обломков скал в этой нашей первой после аварии экспедиции. Назад, на Цереру, мы вернулись груженные золотом пятидесятипроцентной чистоты, гарантированно пригодным для защитного покрытия проводов и соединительных контактов. К полуночи мы освободились от дел и были готовы отпраздновать свою удачу.

Мы брели вдоль внешних границ города, справа от нас мигали и призывно зазывали к себе многочисленные неоновые рекламы, слева через прозрачную стену купола виднелись груды оплавленной породы, а над головой, также сквозь купол, ярко сверкали звезды. Хомер Чандрасекхар уже начал клевать носом. В этот вечер он впервые ощутил, что значит для космонавта благополучное возвращение домой — а ведь именно возвращение домой и является в общем-то самой лучшей и приятной частью любого полета в космос.

— Нам, наверное, около полуночи захочется расстаться друг с другом, — сказал он.

Наверное, он был прав. Компанию из трех мужчин можно, конечно, принять и за пилотов одиночных кораблей, но с очень большой степенью вероятности можно утверждать, что это экипаж и что у его членов нет еще лицензий, необходимых для одиночных полетов, — а значит, они либо слишком глупы, либо слишком еще для этого неопытны. Если мы хотели зацепить на эту ночь себе подруг…

— Тебе не следует так думать, — ответил Оуэн.

Я уловил быстрый взгляд Хомера на то место, где заканчивалось мое плечо, и мне стало стыдно. Мне не нужна была помощь моих товарищей по команде, чтобы они держали меня за руку, не давая упасть, но в том состоянии, я становился для них только обузой.

Прежде, чем я успел открыть рот, чтобы воспротестовать, Оуэн продолжил:

— Подумай хорошенько. Мы здесь имеем такой шанс, что нужно быть просто круглым идиотом, чтобы от него отказаться. Джил, ну-ка подними сигарету. Нет, не левой рукой…

Я был пьян, восхитительно пьян и ощущал себя бессмертным. Тощие марсиане, казалось, ожив, двигались в стенах, сами стены казались обзорными окнами, глядящими на тот Марс, каким он никогда не был. Впервые за весь этот вечер я поднял руку, провозглашая тост.

— За Оуэна, от Джила-Руки. Спасибо за все.

И переложил сигарету в свою воображаемую руку.

Я уже был не в состоянии удержать ее в своих воображаемых пальцах. Я держал ее, зажав самым постыдным образом в своем кулаке. Уголек ее не мог, разумеется, меня обжечь, но вое; равно, ощущение было такое, будто я держал раскаленный кусочек металла.