Воители (Сборник) - Страница 39

Большей же частью я попадал в экипажи, состоявшие из трех человек, которые непрерывно менялись. Когда к нам присоединился Оуэн Дженнисон, он подменил члена экипажа, который наконец-то заработал свою одноместную лицензию, и ему не терпелось начать охотиться за сокровищами на свой страх и риск. Но его нетерпения оказалось не в меру велико. Чуть позже я узнал, что он успел совершить всего лишь одну удачную вылазку и только половину второй.

Оуэн был одних лет со мною, только более опытным, он и родился белтером, и получил воспитание белтера. Его голубые глаза и светлый хохолок какаду на голове резко контрастировали с густым загаром белтера, загаром, который внезапно обрывался там, где ошейник гермошлема скафандра не пропускал дальше интенсивное солнечное излучение. Он и так был похож на ангела, а в свободном падении чувствовал себя настолько вольготно, будто родился с крыльями. Я неоднократно пытался копировать его манеру передвижения, что немало забавляло Кубса.

Свою первую ошибку я совершил, когда мне было двадцать шесть лет. Мы тогда прибегли к использованию бомб для того, чтобы перевести скалу на новую орбиту. Работа производилась по контракту, технология ее была более старой, чем ионный привод, она была разработана на самых ранних стадиях освоения Белта, но до сих пор осталась наиболее экономичной и дает более быстрый результат, чем использование привода корабля для буксировки скалы. Применяются бомбы промышленного производства, взрывное действие их основано на использовании реакции синтеза, такие бомбы невелики и не вызывают радиоактивного загрязнения. Закладывают их таким образом, что каждый последующий взрыв все более углубляет кратер, образуя сопло, через которое высвобождается в нужную сторону энергия остальных взрывов.

Мы произвели уже четыре взрыва, выпустили четыре белые ракеты, обширные вспышки которых быстро угасали по мере того, как они поднимались над поверхностью скалы. Когда произошел пятый взрыв, мы прятались неподалеку, на другой стороне скалы.

Этот пятый взрыв расколол скалу.

Бомбы закладывал Кубе. Моя собственная ошибка была следствием нашей общей ошибки, потому что каждому из нас следовало иметь чутье и вовремя рвать когти куда глаза глядят. Мы же, вместо этого, все трое, ругаясь и мысленно бия себя кулаками в грудь, раскрыв рот, наблюдали за тем, как драгоценная кислородсодержащая скала на наших глазах превращалась в ничего не стоящие осколки. Мы наблюдали за тем, как из этих осколков постепенно образовывалось целое облако… и пока мы глазели на это, один осколок настиг нас. Двигаясь слишком медленно, чтобы испариться при ударе, он прошил тройное покрытие корпуса корабля, выполненное из кристаллической стали, хлестнул по моей правой руке и пригвоздил к стене Кубса Форсайта, вонзившись ему прямо в сердце.

В зал вошла пара нудистов. Какое-то время они стояли между кабинок, пока глаза их привыкали к голубому полумраку, затем их радостные возгласы слились с приветственными выкриками целой группы нудистов, восседавшей через два столика от меня. Я видел и слышал все это одним глазом и одним ухом, больше в это время думая о том, насколько нудисты-плоскоземцы отличаются от нудистов-бептеров. Первые, в отличие от вторых, выглядят совершенно одинаково. У всех у них отлично развитая мускулатура, нет примечательных шрамов на тепе, свои кредитные карточки они носят в совершенно одинаковых сумках и выбивают одни и те же места.

…Большинство людей становятся нудистами во время пребывания на крупных базах. Это естественная реакция на отсутствие необходимости день и ночь находиться в скафандрах при работе среди обломков скал. Аналогичное явление можно наблюдать у белтеров. Помести нормального белтера в такую среду, где носят рубахи с рукавами, и его затошнит от этих рубах. Но это вопрос только удобства. Стоит появиться необходимости, и наш белтер натянет на себя рубаху и штаны столь же быстро, как и его сосед.

Но не таким был Оуэн. После того, как он заработал шрам от метеорита, я уже больше никогда не видел его в рубашке. Не только внутри куполов на Церере, но и в любом другом месте, где только имелся воздух для дыхания, он словно специально стремился выставлять напоказ свой шрам…

Я еще больше погрузился в холодную синеву и вспоминал, вспоминал…

…Вот Оуэн Дженнисон развалился в углу моей больничной койки и рассказывает мне о нашем возвращении. Сам я ничего уже не помнил после того, как осколок вспорол мне руку.

По идее я должен был истечь кровью в считанные секунды. Оуэн такой возможности мне не предоставил. Рана была рваной; Оуэн срезал ее начисто вместе с рукой до самого плеча одним взмахом коммуникационного лазера. Затем перевязал образовавшуюся плоскую поверхность обрубка руки куском фиберглассовой занавески и концы ее завязал тугими узлами у меня подмышками. Он рассказал, как поместил меня под две атмосферы чистого кислорода, что должно было заменить вливание свежей крови вместо той, что я потерял. Он поведал мне о том, как умудрился переналадить наш привод, чтобы он оказался способен развивать ускорение в четыре «же» и мог своевременно доставить меня на базу. По всем законам физики мы должны были при этом взорваться облаком звездного огня и славы.

— Точно так же взорвалась при этом и моя репутация. Весь Белт прознал о том, что я переналадил наш привод. Многие тут же ясно себе представили, что если я такой идиот, чтобы подобным образом рисковать своей собственной жизнью, то нисколько не стану церемониться с жизнью других людей.

— И теперь все считают, что с тобой летать небезопасно?

— Именно так. Они уже даже прозвали меня Дженнисон — четыре «же».

— Ты считаешь, что теперь у тебя будут неприятности? Да я и сам уже начинаю себе представлять, как все это будет, когда я поднимусь с кровати. «Ты совершил какую-то глупость, Джил?» Черт бы их всех побрал, но это на самом деле было глупостью.

— Ну так, чуть приври.

— Ха-ха. Мы можем продать корабль?

— Шиш с маком. Гвен унаследовала третью часть его стоимости от Кубса. Она не захочет продать.

— Тогда мы разойдемся, вот и все.

— Нам понадобится и корабль, и третий член экипажа.

— Поправка. Тебе понадобятся два члена экипажа. Если только тебе и твоему будущему напарнику не возжелается летать с одноруким. Я не могу позволить себе трансплантацию.

Оуэн и не пытался предложить мне взаймы. Это было бы оскорбительным для меня, даже если бы у него и были на это деньги.

— А что плохого в протезе?

— Железная рука? Уж извините — нет. Я в подобных вопросах излишне щепетилен.

Оуэн как-то странно на меня поглядел, но сказал только вот что:

— Ну что ж, тогда подождем немного. Может быть, ты еще передумаешь.

Он не давил на меня. Ни тогда, ни позже, после того, как я вышел из госпиталя и нанял квартиру, покуда дожидался, когда же я наконец-то привыкну к отсутствию одной руки. Если он и считал, что со временем я удовлетворюсь протезом, то он глубоко ошибался.

Почему? На этот вопрос я не в состоянии ответить. Другие, очевидно, относятся к этому иначе; вокруг миллионы людей спокойно себе живут с частями тела из металла, пластмасс или кремнеорганики. Наполовину люди, наполовину машины.

А вот по мне, так уж лучше быть мертвецом, чем частично состоять из металлических частей. Называйте это чудачеством. Называйте это даже каким-то вывертом, «бзиком», но у меня по всему телу высыпает гусиная кожа при одном виде таких мест, как комплекс «Моника». У человека всегда все должно оставаться человеческим. У него должны быть свои привычки, какие-то сугубо личные вещи, и вести себя он должен хоть чуть-чуть иначе, чем другие, и уж подавно не становиться наполовину роботом.

Вот так я, Джил-Рука, учился есть левой рукой.

Человек, у которого ампутирован какой-либо из его членов, никогда не расстается полностью с тем, что у него отняли. У меня чесались отсутствующие пальцы. Я непроизвольно дергался, чтоб не ободрать свой уже несуществующий локоть об острые углы. Я тянулся временами по привычке к вещам правой рукой, а затем яростно ругался, когда оказывался не в состоянии их взять.