Война закончена. Но не для меня - Страница 8

Эта мысль меня согрела и успокоила, как всегда раньше мысли у Кондратьеве вселяли в меня дух уверенности в том, что обо мне беспокоится, меня бережет великая могучая страна в лице старого опытного полковника ФСБ Кондратьева.

Жаль мужика. Не дожил до пенсии. Убили.

Знать бы, кто?

Песчаная грива крепкого, горького на вкус ветра хлестала по нашим лицам. Мы стояли на вершине валуна спиной к спине, лицами – на все четыре стороны, вглядываясь в мрак.

– Вижу, – сказал Остап.

Где-то в толще пыльного марева тускло горел неподвижный красный маячок. Трудно было определить до него расстояние, потому как не были видны какие-либо иные ориентиры. Так бывает ночью на море, когда отсутствует линия горизонта и вода сливается с ночным небом, и невозможно понять, что там мерцает вдали – низкая звезда или фонарь на мачте корабля.

Я отцепил от груди маячок и перекрестил ночь, рисуя крест. Я сильно сомневался в том, что наш высокопоставленный коллега знает значение этого знака, но как-то надо было налаживать коммуникацию.

Красный маячок оставался неподвижен. Фролов, по всей видимости, стоял или сидел лицом к нам и не реагировал. Возможно, он не заметил моего сигнала, и я его повторил дважды.

– Наверное, они кивает нам в ответ головой, – предположил Остап.

– Командир, я сегодня же займусь воспитанием этого связиста, – пообещал Смола и так стиснул кулаки, что хрустнули суставы пальцев.

– В ваших словах сквозит агрессия и ирония, – отозвался Удалой. – А все, может быть, объясняется просто. Он повредил ногу при приземлении. Или боится идти по пустыне один. Или воспринимает наш сигнал так: «Стой на месте, мы к тебе идем». Будь я таким же лошарой, как он, именно так бы и подумал.

– За мной, – сказал я и спрыгнул с валуна.

Песок сек лицо, забивался в рот, нос и глаза. Удалой, который, в отличие от всех нас, крайне тяжело переносил погрешности в гигиене, стянул с себя майку, повязал ее на голову и обернул вокруг лица, закрывая рот и нос.

Пока мы шли, я снова и снова убеждался в обманчивости расстояний до огоньков в кромешной тьме. Создавалось ощущение, что красный маячок удаляется от нас с той же скоростью, с какой мы к нему приближались. Уже прошло четверть часа, а мы все боролись с ветром и песком, а «красный глаз» по-прежнему мерцал где-то вдали. Иногда мне казалось, что он плавно сдвигается то вправо, то влево, но, скорее всего, это были всего лишь иллюзорные эффекты.

– Хоть бы, скотина, пошел нам навстречу, – бормотал Остап. – А если он сидит на противоположном краю глубокого ущелья?

Никто не ответил. Никто не знал, как долго нам идти, но чем дольше мы шли, тем все более странным казалось нам поведение Фролова. Возможно, Удалой прав – с ним что-то случилось и он физически не может пойти нам навстречу. Эта версия была для меня самой желанной, ибо если выяснится, что Фролов жив и здоров, а навстречу нам не пошел только по причине своей гордыни и глупого самомнения, то быть жестоким разборкам. Смола такого отношения к себе не потерпит.

– Он стоит на скале, – прикрывая глаза от песка, сказал Удалой.

– По-моему, он поднял руки вверх, – добавил Остап.

– Оттуда ему будет больно падать, – процедил Смола.

Не знаю, что они там увидели. Я лично ничего не видел, кроме темной массы скалы и тусклого красного огонька.

Вскоре мы потеряли маячок из виду, его заслонила скала, в которую мы едва не врезались лбами. Здесь, в тени, было так темно, что хоть глаз выколи. Мы продвигались вперед едва ли не на ощупь.

– Фролов! – кричал Смола. – Подай голос!

Под нашими ногами шуршали крупные осколки камней. Мы поднимались вверх по сыпучке. Склон стекал, как оползень. Если бы не скудный свет наших маячков, мы бы вообще потеряли ориентацию.

Смола резко оторвался от нас. Наверное, ему хотелось первым начистить Фролову физиономию. Следом за ним наверх устремился Остап. Вскоре я снова увидел красный маячок, а рядом с ним – два желтых.

– Этот специфический юмор нашего связиста привносит в нашу унылую и рутинную работу радость и оптимизм, – изрек Удалой, идущий следом за мной.

Мы поднялись на узкую площадку.

– Командир, – услышал я голос Смолы. – Разреши мне оторвать ему голову.

– А мне – руки, – добавил Остап.

Я приблизился к бойцам. Они расступились. Кроваво-красный свет залил наши запыленные лица, и мы стали похожи на малоприятных персонажей из фильма ужасов.

Маячок Фролова был крепко вставлен в расщелину в скале. Я не без усилий выдернул его, покрутил в руке и отключил.

– Знал бы тот, кто так шутит, чем эта шутка для него обернется, – произнес Смола, оглядываясь вокруг.

Мы сидели под укрытием скалы в кружочке. Было около трех часов. До рассвета оставалось минимум три часа.

Смола предлагал разбираться на пары и начать прочесывать все вокруг, чтобы найти мерзавца и без наркоза поменять местами его сердце и кишки. Остап подпер крупную голову рукой и делал вид, что дремлет. Удалой внимательно рассматривал и ковырял ногтем свой маячок.

Конечно, Смола был не настолько глуп, чтобы предлагать столь откровенную и неконструктивную авантюру. На самом деле он вовсе не собирался блуждать в потемках и скулить: «Фролов! Фролов! Ау!» Просто его горячие эмоции нуждались в высвобождении. Что касается двух других бойцов, то у них либо вообще отсутствовал какой-либо план действий, либо они не рисковали предать его огласке. Бойцам в этом отношении всегда проще. Принимать решение положено командиру, а также и отвечать за его последствия. Мне и карты в руки.

Все ждали, что я скажу.

Среди своих парней я экстраверт. Я стараюсь озвучивать свои мысли и вообще быть предельно прозрачными, как сырая креветка. Я никогда с ними не играю и старюсь, чтобы они никогда не заподозрили во мне интригана или заговорщика. Под пули спокойно идти можно только в том случае, если бойцы доверяют тебе, как самим себе.

Поэтому я начал размышлять вслух:

– Мы ничего с собой не взяли – таков был замысел руководителей операции. Нам придали Фролова, у которого оказались маячки и, насколько я понимаю, этим не ограничивается список взятых им с собой предметов.

– Да, – не открывая глаз, согласился Остап. – Карманы его жилетки трещали. Там всякого барахла много.

– Ситуация может идти по двум вариантам. Первый: Фролов делает именно то, что было определено руководством. Игра с маячками была придумана заранее.

– Времени жалко, – отозвался Удалой. – Сколько полезного можно было сделать, пока мы брели на маячок и пока здесь сидим.

– Вариант второй, – продолжал я, кивком соглашаясь с логикой Удалого. – Ситуация радикально изменилась, в результате чего Фролов не смог встретить нас здесь, но сумел закрепить маячок на скале.

– Я больше склоняюсь ко второму варианту, – сказал Остап.

– Я тоже, – согласился я. – Оставив маячок включенным на возвышении, он хотел привести нас на это место. Мы пришли. Больше никаких знаков мы не нашли.

– Хоть бы кровью на стене что-нибудь написал, – проворчал Смола.

В целях безопасности мы не стали разжигать костер и тупо сидели под прикрытием скалы, прислушиваясь к завываниям ветра. Первый раз за всю свою службу в ВДВ я оказался в столь неблагодарной роли. Я был не просто полностью зависим от незнакомого мне начальника в лице Фролова. Я был лишен права на инициативу, на принятие решения. У меня не было ни оружия, ни информации. А без этих двух составляющих боевое подразделение функционировать не может. Мы были как пионеры, которых потеряла пионервожатая.

Светало медленно и очень тяжело, как в зимнее туманное утро. Ветер несколько успокоился, но пыль все еще висела в воздухе, и солнечные лучи безнадежно увязали в ее толще. Мы начинали различать призрачные очертания валунов, песчаные заносы и каменистые осыпи. Неуютное местечко!

Пока мои бойцы еще продолжали дремать, я вскарабкался на вершину скалы и оттуда осмотрелся. Горизонт был весь затянут пылью, и я ничего особенного не разглядел, кроме унылых пустынных холмов. Западнее, километрах в трех от нас, едва различались серо-желтые дувалы кишлака. И ничего больше. И что нам теперь делать дальше? Сколько ждать? И, главное, чего ждать? Скоро взойдет солнце, и начнется нестерпимая жара. У нас ни воды, ни еды.