Война (СИ) - Страница 7

На самом деле, нужно было создать ажиотаж, иначе музей, этот мой каприз, будет лишь ненужной тратой немалых средств. Людям необходимо объяснить, что подобное важно, и что каждый уважающий себя человек просто обязан посетить музей. А ещё сам император спешит всё посмотреть первым. Значит нужно идти. И не важно, что вход стоит аж пять копеек, нельзя же оставаться тем из немногих, кто не посетит музей.

Так что, создавая свой Эрмитаж, ну, или Третьяковскую галерею, я не только надеялся на духовный, образовательный или просто эстетический эффект для москвичей и гостей столицы, но и на то, что проект станет вполне окупаемым. К примеру, основательное здание в классическом стиле, который сейчас есть только в России, с колоннами «а-ля Парфенон», обошлось в шестьсот тысяч рублей. И хотелось бы, может, и через пятьдесят лет, но окупить такие затраты.

Приблизительная проходимость в музее составит человек сто в час, больше просто впускать не будут, иначе любоваться экспонатами не представляется возможным, толкучка образуется. Следовательно, только за один час музей заработает до пяти рублей. Работать он будет одиннадцать часов. Получается, что на пике можно заработать пятьдесят пять рублей. Тут же ещё торговля сувенирами, к примеру, стеклянными скипетром и державой, или продажа православных крестов, естественно освящённых в Кафедральном Соборе Святой Софии, только в прошлом году достроенном. Будет и продажа якобы царской одежды, как и многие иные возможности для заработка. Так что в день заработать шестьдесят рублей, даже при чуть меньшей посещаемости, чем максимальная, можно. Получалось… в месяц до двух тысяч прибыли. Год — двадцать четыре тысячи. Так что за пятьдесят лет уже и прибыль основательная будет.

Да, напрямую быстро окупить строительство музея будет сложно. Однако, газеты читают и в других городах, даже заграницей. И, того и гляди, в Москву приедут в том числе, чтобы посмотреть самое грандиозное здание нерелигиозного предназначения, построенное молодым и творчески наглым архитектором Джованни Батиста, а также узреть то, что выставляется в музее.

А выставлять было что. Русские посольства в Европе постоянно работали над тем, чтобы скупать культурное европейское наследие. При этом была и Восточная палата с египетскими экспонатами, китайскими, арабскими. Также радовала глаз Греческая палата с античными мотивами. Ну, и в завершении большие галереи с живописью. Картины Джотто, Рафаэля и Франческо Боттичини, Тициана, Рубенса, доставшиеся после целой специальной операции «Джоконда» — то, далеко не многое, что выставлялось в палатах музея.

Что касается Питера Пауля Рубенса, так я его всё-таки уговорил в 1613 году приехать в Россию. Одарил всем, чем только можно, дал один из новых кирпичных особняков, которые строились в Москве для таких вот гостей. Но… он сбежал через два года. Можно было остановить, но я не стал. Что стало виной, причиной побега мастера, можно только гадать. Дом не угодил? Ну, да, у него в Антверпене был особняк не хуже. Но, как я думаю, он не выдержал конкуренции.

Мало того, что Караваджев выдавал в год по три, а то и четыре картины, так у него появились и свои ученики с приличными работами. И самым талантливым, может, и гениальным стал… Фамилия такая у парня, что я думаю о шутке Бога. Наш подрастающий гений — Иван Криворук, он стал главным последователем Михаила Караваджева. И руки Криворука были такими, что главный русский художник даже хотел усыновить Ивана, не будь у того живых родителей.

Но Рубенс до своего бегства всё же успел написать в Москве несколько картин. Главное полотно — «Московская Мадонна», ныне работа выставлена, как «Московская Богородица». Ох, и споров же было на Вселенском Соборе, но я настоял, и картину всё-таки освятили.

Так, что там про Лувры говорили? Нынче в России самая большая коллекция художественных ценностей. И вот всё это мы с Ксенией и сыном Ванькой собирались смотреть прямо сейчас.

— Ты будешь со мной говорить? — в очередной раз спросил я жену.

— О чём? Расскажешь, как там под подолом к стерьви Лукерьи? Бога благодари, что я грех на душу не взяла и не убила курву, — прошипела моя ненаглядная.

— Матушка… — возразил Ваня.

— Указывать мне желаешь? — вызверилась Ксения на сына.

— А ну, охолони! — жёстко сказал я. — Ты с наследником Российского престола говоришь.

— С сыном я говорю, — не унималась Ксения.

И как русские императоры изменяли налево и направо? Здесь разок оступился, захотелось, так сказать, перчинки. Да и Лукерья, ведьма, больно уж хороша. Так Ксения месяц нервы треплет. Но люблю-то всё равно жену. Даже не стал продолжать озорничать с женой Караваджева. А ведь мог. Император я или так, самозванец какой!

— Да покаялся я уже, и грех тот отмолил, епитимью отбыл. Знаешь, сколько патриарх положил епитимьи, кроме молитв? Сто тысяч рублей, — говорил я.

— Дорогой нынче блуд выходит, — сказала Ксения, не сдержалась и рассмеялась.

Улыбнулся и я, хотя те сто тысяч — это единственное, о чём жалею во всей случившейся истории. Даже этот демарш жены не беспокоит, напротив, нравится. Ведь самое страшное — это безразличие. Вот если бы Ксюша просто не отреагировала на мой загул с Лукерьей, это было бы обидным. А так… Не безразличен, беспокоится. И узнать о таком на одиннадцатом году совместной жизни очень важно и приятно, особенно мужчине, который во всю входит в возраст, когда и бесы в рёбрах копошатся, и седины окрашивают коротко подстриженные волосы.

Мы проезжали улицы Москвы, которая разрастается неимоверными темпами. При этом мне сообщают, что нет повального бегства в столицу, и другие города пополняются людишками. И это не только православные славяне. Встретить в Москве европейца с их страусовыми перьями или чубатого малоросса, как и чернявого перса в красочном халате проще простого. И не только в столице. В Нижнем Новгороде, как некоторые шутят, так и вовсе пора вводить персидский язык официальным, настолько много там торговцев. Иран как-никак нынче с небольшим отрывом, но стал главным торговым партнёром Российской империи.

— А ну, Ванька, читай! — повелел я сыну.

— Персидския ковры, лучшия, — прочитал рекламную вывеску сын. — Батюшка, я по-гречески читаю, да на латыни, на немецким и ангельским языках уже говариваю, а ты прочитать просишь, будто только грамоту выучил.

— Не кичись своими знаниями, а гордись своими делами, — сказал я на латыни, а после уже на русском спросил. — Ты вот прочитал и что скажешь?

Иван Дмитриевич чуть завис, размышляя.

— То, что у некоего купца Трофима Брошки есть на торг ковры персидские, — недоуменно отвечал сын. — Как написано, так и понял.

— Э, не, сын! Видеть нужно более того, что написано, — сказал я поучительно. — Вот я вижу то, что, раз пишет купец в своей хвале [такое название рекламы прижилось в России], что у него лучшие, значит есть и иные, кто продаёт. Получается, что соперничают торговцы, и цена на ковры может упасть. Ушлый торговец сыграет на сим и придержит свой товар. Читай дале, сын!

— Хлеба маковые и пряные на улице Неглинной, — прочитал очередную настенную хвалу сын.

— Ну, что скажешь? — спросил я.

— То, что простые хлеба уже не покупают, и нужно их пряностями сдобрить, — отвечал Ваня.

— Вот, молодец! Можно и так поразмыслить. А это значит, что в Москве хлеба вдоволь, народ сытый. Тут и не нужно спрашивать приказных бояр, как обстоят дела. Вот такая хвала многое скажет, — научал я наследника.

На самом деле, он очень умный мальчик, но я боялся иного, что учителя слишком затюкают науками моего наследника. А мыслить правитель должен намного шире, чем могут написать в книгах. Здесь кругозор в большом масштабе нужен, нестандартные решения, хитрость и умение видеть то, что иным не под силу. Только так, по моему мнению, и можно полностью оправдать самодержавие, как систему наследственной и абсолютной власти, когда наследник более, чем кто-то иной, подготовлен к правлению.

Везде, где мы проезжали, слышались крики радости, что сильно подкупало. И я знал, что это не нанятые актёры, что народ действительно приветствует своего государя с положительными эмоциями. Жить стало сытнее, жить стало веселее!