Война (СИ) - Страница 6

— Михаил Васильевич, ты пришли мне Алябьева Андрея Семеновича, да и сам приходи на вечерю, поговорим! А на завтра Совет обороны назначаю, — сказал я.

Алябьев стал товарищем Главы Военного Приказа по планированию. Ну не знал я, как еще назвать должность начальника Генерального штаба, но то, что таковой должен быть обязательно, понимал. У нас готовы планы войны со всеми соседями, при этом в планировании фиксируются и подразделения, которые задействуются, первый, второй эшелоны вторжения или обороны. Войска готовятся с некоторым уклоном на то, как будет действовать потенциальный противник. К примеру, выборгские и петербургские полки готовятся чуть ли не к окопной войне со шведами.

Ах да!

— Лука Мартынович, — я снова обратился к своему ответственному за экономическое развитие. — Как оправдал себя Петроград? Стоящее это дело, али как?

— Сложно еще сказать, государь. Дороги плохи, но на Котлине уже стоят наши корабли, лишь снедь и остальное сложно досылать туда, сие затруднительно, — докладывал мне Лука.

Может быть что-то у меня иррациональное? Любил я Петербург, город на Ниве. Вот Петроград появился, несколько не продумано. Можно без него справляться. Рига наша, как и острова у Рижского залива. И основные торговые операции идут, как раз по Риге, далее на Западную Двину, в русский Полоцк, Витебск. И дороги в той стороне относительно приличные и даже поляки разрешают проходить по своим участкам речных путей. И зачем мне Петроград? Постоянно затопляемый, город на болотах? А вот хочу!

На самом деле и вполне себе хватало рационализма. Мы прикрывали для шведов все проходы в глубь русских территорий. Так или иначе, но эскадру держать в Финском заливе нужно, как и иметь Петропавловскую крепость на Заячьем острове, да и укрепления на Котлине, которому, вероятно, не быть уже Кронштадтом. Мало того, военные верфи теперь постепенно, но неуклонно переносятся из Архангельска. Хотя и в этом городе остается строительство самых крупных кораблей. Еще не хватало, чтобы датчане могли полностью заблокировать наш флот в Балтийской луже, не пропуская корабли в океан. Так что в Архангельске строим океанский флот, а вот в Риге и на Котлине, более мелкие корабли.

— Бояре! — обратился я ко всем присутствующим. — Мы сегодня много говорили, но не может быть Совета без принятых и подписанных указов. И вот…

Я кивнул своему несменному секретарю Акинфию, а тот деловито и важно хлопнул в ладони. Сразу же в зал Императорского Совета зашли служащие Царского Приказа и разнесли всем собравшимся листы бумаги, где был записан и после компилирован Указ о запрете местничества.

— Ты решился, государь? — выкрикнул Михаил Борисович Шеин.

Как я и думал. Смоленский воевода все продолжает грудью стоять за местничество, будто самый знатный на Руси.

— Замест местничества вводится Указ о чинах, — сказал я и еще по два листа бумаги упали на стол рядом с каждым из присутствующих.

Это был мой вариант «Табели о рангах». Там прописывались все обращения, классы, соотношения военных и государевых чинов.

В это время в моем дворце-замке, прозванным незамысловато Димитровским, была поднята по тревоге рота государевой стражи. Пушкари из артиллерийского полка государевой стражи, расставили расчеты у пушек, Дмитрий Пожарский еще раньше дал указание московским полкам внутренней стражи быть на изготовке ко всему.

Полностью отменяя местничество, я не настолько рискую, потому к такому шагу подготовились. На малом Совете меня, Захария Ляпунова, Дмитрия Пожарского и Скопина-Шуйского было принято решение, что провести учение в Москве не помешает.

Не смотря на то, что русская знать пострадала просто катастрофически, потеряв в Смуте и при моем правлении больше половины от своих представителей, все равно остаются те, кто обижен, или считает, что должен занимать видные должности в моем правительстве.

Главным вдохновителем, радеющим за местничество оказался воевода Шеин. Кроме него, в участии в разного рода опасных беседах были замечены некоторые иные товарищи. Что обидно, так в этом списке есть и Семен Головин. Там же Прозоровские, которые обижены чинами. Возьмем во внимание, что самый знатный боярин Михаил Васильевич Скопин-Шуйский женат на родной сестре Головина Александре Васильевне, а еще, что не все Татевы, родственники Михаила, изведены, и тогда вырисовывается заговор и действующие лица при нем.

Я доверял Скопину-Шуйскому, без него сложно было бы проделать ту колоссальную работу, что случилась. Лучшего военачальника у меня нет, хотя тот же Ромодановский хорош, да и Хворостинин Юрий Дмитриевич сильно подтянулся в воинской науке, однако Скопин на голову выше их. Михаил Васильевич выказывает свою лояльность, причем показательно подчеркивает ее. Между тем, ситуация заставляет держать руку на пульсе.

— Государь, я с тобой! — решительно сказал Скопин-Шуйский.

— Я знаю это, мой друг, — ответил я главному русскому военачальнику, после окинул всех своим самым строгим взглядом и добавил. — Местнические книги палить не стану, но они будут отданы на хранение в Петропавловскую крепость на острове Котлин. Никто туда приближаться не может, иначе расценю, как измену.

— Против законов предков идешь, государь, — не унимался Шеин.

Арестовать бы его сейчас, но нет, нельзя. Нужен тот, кто выкажет негодование, несколько выпусти там напрямую, а не тайно. Моя власть крепка, но она не самодержавна в деспотическом понимании термина «самодержавие». Как это не прискорбно, но нужны чистки, кровь, чтобы я получил абсолютную власть, к которой не сильно и стремлюсь. Нужны прямые доказательства в измене, чтобы провести показательные судебные процессы. И, чувствую, они будут, но без доказательств, в преддверье войны, не стану Шеина дергать. У него были раньше возможности предать, но Михаил Борисович не сделал этого.

— Еще кто против? — просил я.

Молчание было мне ответом. То, что отмена местничества, наконец, произойдет, знали все. Последний местнический спор между Иваном Никифоровичем Чепчуговым и Федором Семеновичем Куракиным закончился убийством Куракина, как и резней некоторых дворовых людей этого, назначенного мной белгородским воеводой, человека. Вот тогда я и пригрозил всем, чтобы не смели местничать, а назначения будут не по знатности, а по заслугам. И большинство бояр меня поддержали.

— Так и я не против, государь-император, — почуяв, что я в шаге от того, чтобы обрушить свою опалу, Шейн сдал назад. — Токмо дозволил бы ты людям знатным брать чины быстрее остальных.

— А ты, Михаил Борисович, внимательно читай указ! — сказал я, показывая, что мой гнев уходит.

На самом деле, в указе я сам себе выставляю условия, по которым при назначении должен рассматривать прежде всего знатных людей, в соответствии с их имуществом и занимаемым должностям только ближайших родственников. В отмене местничества я оставлял себе пути отхода.

Сложный получился день, сумбурный. Говорили много, но не системно. Пока нечего и выносить на утверждение Земскому Собору, кроме как Указа о местничестве. А будут еще более сложные дни. Наступает время испытаний, экзамен, в ходе которого и обнаружится, насколько я смог подготовить Россию к вызовам и новому, самому решительному рывку в развитии.

Еще бы в семье все было хорошо, так Ксения… Да я и сам молодец, не устоял перед первой красоткой в империи, помял-таки Лукерью Караваджеву, музу первого русского живописца. И вот что противно — я не особо сожалению.

Москва 23 декабря 1617 года

Императорская чета, то есть я с женой и наследником, ехала к Патриаршим прудам. Анонсированное открытие первого русского художественно-исторического музея привлекало большое внимание в столице, и не приехать я не мог.

Газета «Московские ведомости» стала важной составляющей жизни русского человека, как минимум в европейской части страны. Вот там и была информационная накрутка события.