Война с Ганнибалом - Страница 2

Спустя несколько дней и это племя известило Ганнибала о полной и безоговорочной своей покорности. Теперь все земли к югу от Ибера, кроме владений Сагунта, были в руках карфагенян.

Сагунтяне понимали, что столкновения с карфагенянами не избежать, и отправили в Рим послов с жалобою на Ганнибала, который нарушает договор, заключенный Гасдрубалом. Консулы представили посланцев Сагунта сенату, и те рассказали, что Ганнибал натравливает на сагунтян соседний народ турдетанов и в то же время вызывается примирить враждующих. Неужели не ясно, восклицали послы, что он просто-напросто ищет повода вмешаться в дела города и в конце концов лишить его свободы! Сенат постановил нарядить посольство в Испанию и потребовать, чтобы всякие враждебные действия против города Сагунта – союзника римского народа – были прекращены. Затем посольство должно было посетить самый Карфаген и сообщить тамошнему сенату о жалобе сагунтян. Но не успели еще послы тронуться в путь, как пришла новая весть: Ганнибал уже осаждает Сагунт!

Все были растеряны – такой стремительности никто не ожидал и не предвидел. Никаких новых постановлений сенат римский, однако же, не вынес, и послы поспешно отбыли в Испанию.

Сагунт был самым богатым и многолюдным среди городов Испании к югу от Ибера. Он стоял примерно в полутора километрах от моря, и первым источником его богатства надо считать морскую торговлю, а вторым – тучные, плодородные земли.

С опустошения этих земель и начал Ганнибал войну. Затем он подступил к самому городу, с той стороны, где городская стена выходит на сравнительно ровную долину: отсюда, решил Ганнибал, будет нетрудно подвести осадные навесы и под их прикрытием придвинуть таран.

Но место это лишь издали казалось выгодным для нападающих. Над укреплениями поднималась очень высокая башня, да и стена была выведена выше остального уровня. Вдобавок обороняли ее лучшие, отборные молодые воины, всякий раз бросавшиеся туда, где опасность была особенно велика. Сперва они осыпали врага стрелами и камнями, не давая ему поставить или построить надежное прикрытие, а потом, наскучив стрельбою со стены и осмелев, принялись делать вылазки Вспыхивали короткие, беспорядочные схватки, в которых карфагеняне обычно теряли больше, чем сагунтяне. Кончилось тем, что сам Ганнибал был тяжело ранен дротиком в бедро. Видя, что он упал, карфагеняне пришли в неописуемое смятение и кинулись бежать; еще немного – и все осадные навесы, все начатые работы были бы брошены на произвол врага.

На несхолько дней – пока заживала рана Ганнибала – карфагеняне прекратили военные действия. Но строительные работы не останавливались, и вскоре война возобновилась с новой силой. Осадные навесы и тараны были теперь пододвинуты с нескольких сторон сразу: осаждающие решили использовать свое численное превосходство – их было около полуторасот тысяч, куда больше, чем осажденных, которые не могли поспеть повсюду. И вот тараны уже колотят в стену, уже рушатся укрепления и открывается широкая брешь – три башни подряд и два прясла между ними обвалились с оглушительным треском!

Карфагеняне были убеждены, что город пал и осажденные будут искать спасения в бегстве. Но дело обернулось так, словно рухнувшая стена одинаково прикрывала до тех пор и сагунтян, и пунийцев, – с таким ожесточением и яростью бросились они друг на друга. Завязалось настоящее сражение, нисколько не похожее на отчаянные стычки, какие обыкновенно случаются при взятии города, когда уже все решилось и победители только добивают побежденных, – тут сражались, словно в открытом поле, на каждом свободном от развалин клочке, между обломками стены и рядами домов.

Одних воодушевляла надежда, других – отчаяние; пуниец верил, что Сагунт уже взят и лишь еще одно, совсем небольшое усилие потребно для полного торжества, а сагунтяне собственными телами прикрывали отечество, лишившееся стен, и никто не отступал ни на шаг, зная, что на оставленное им место тут же поставит ногу враг! И чем яростнее они сражались, чем теснее сплачивались ряды, тем больше раненых падало с обеих сторон, потому что ни один удар не пропадал даром.

Сагунтяне метали длинные копья с круглым еловым древком и четырехгранным железным наконечником; нижнюю часть наконечника обматывали паклей, а паклю пропитывали смолой. Наконечник был длиною без малого метр, так что вместе со щитом мог пробить и грудь, которую этот щит прикрывал. Но даже и тогда, когда он застревал в щите, воин ронял оружие со страха, потому что, прежде чем метнуть копье, паклю поджигали, а в полете пламя разгоралось и жарко вспыхивало.

Долго исход боя оставался неясен, но ведь сперва сагунтяне и надеяться не смели на столь длительное сопротивление, а потому теперь воспрянули духом и внезапно, подняв оглушительный крик, вытеснили врагов в развалины стены. Пунийцы растерялись и, потеряв надежду на победу, сразу же почувствовали себя побежденными. Они бежали без оглядки и укрылись в своем лагере.

Тем временем Ганнибалу сообщают, что прибыли послы из Рима. Им навстречу, к берегу моря, поспешили гонцы, которые объявили римлянам, что карфагенский полководец не ручается за самую их жизнь посреди такого множества разноплеменных и разъяренных солдат; да и некогда ему с ними беседовать – обстоятельства слишком трудные и напряженные. Не было никаких сомнений, что, не получив доступа к Ганнибалу, послы немедленно поплывут в Карфаген; и Ганнибал – тоже без промедления – отправляет письма к вожакам баркидов, чтобы они приготовились к борьбе с противною партией в сенате и не допустили никаких уступок в пользу римского народа.

В Карфагене послов приняли и выслушали, но результат был тот же, что у стен Сагунта. Только Ганнон выступил в защиту мирного договора с римлянами – сенаторы слушали его в глубоком молчании, но с явным неодобрением.

– Я предупреждал вас, – говорил Ганнон, – что не надо посылать к войску сына Гамилькара: ни душа этого человека в загробном царстве, ни потомки его среди живых не способны хранить спокойствие, и до тех пор будет под угрозою мир с римлянами, пока звучит имя Барки и сохраняется хоть капля его крови. Но вы не послушались – вы сами плеснули масла в огонь, сами разожгли тот пожар, что полыхает ныне. Ваши воины осаждают Сагунт, нарушив договор, который запрещает им приближаться к этому городу; но вскоре римские легионы будут осаждать Карфаген – с помощью тех же богов, которые в прежнюю войну[3] помогли им отомстить за оскорбленные и растоптанные договоры! Вспомните всё, что вы вынесли на суше и на море за двадцать три года той войны, а ведь тогда полководцем был не этот мальчишка, а Гамилькар – «второй Марс», как величают его друзья. Стало быть, боги победили людей, и самый исход войны, точно беспристрастный судья, решил спор о виновниках столкновения и нарушителях договора – решил, отдав победу тем, на чьей стороне была справедливость.

Поверьте мне, не к стенам Сагунта, а к нашим собственным стенам подвел ныне Ганнибал осадные орудия, наши стены сотрясают удары его тарана, и развалины Сагунта обрушатся на наши головы, потому что войну, начатую против сагунтян, вести придется с римлянами.

«Значит, выдать Ганнибала?» – спросят меня. Я знаю, мой совет едва ли будет принят, но скажу все, что думаю. Его не только надобно выдать в искупление дерзко разорванного договора, но даже, когда бы никто этого не требовал, его следовало бы сослать на край света, за тридевять морей, чтобы никогда и ничего больше о нем, не слышать и чтобы он уже никогда больше не смог нарушить спокойствие нашего государства!

Никто не возразил Ганнону – сенат поддерживал Ганнибала столь единодушно, что всякие споры казались излишними. Римлянам дан такой ответ: войну начали сагунтяне, а не Ганнибал, и римский народ совершает несправедливость, если ради сагунтян жертвует старинной дружбой и союзом с карфагенянами.