Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 - Страница 8

– Как господин майор оценивает обстановку?

– Как совершенно неясную. Насколько я знаю русских по Первой мировой войне и могу себе представить их по зимней кампании, то события сегодняшнего дня в эту картину не вписываются. Вражеское сопротивление было необычно слабым. Сразу же с началом нашей артподготовки они оставили свои позиции, так что тяжелых потерь не понесли. Но контрудар был нанесен явно с целью прикрыть отступление. Поэтому у меня нет чувства того, что одержана действительная победа. Мне скорее кажется, что они просто уклонились от серьезного боя и что рано или поздно нам еще предстоит пережить неприятную неожиданность.

– Да, мне тоже кажется что-то подобное, – произнес мой адъютант.

– Как и мне, – добавил обер-вахмистр Людвиг.

На следующий день (23 июня 1942 г.) в 15.55 я получил приказ поддержать огнем начинающуюся в 16.00 атаку наших егерей на позиции русских. Моя 1-я батарея как раз подъезжала к нашему КП, 2-я батарея еще только меняла свою огневую позицию. Из наблюдателей на передовой находился только один артиллерийский офицер связи с парой связистов, однако связи с ними еще не было. Терять время было нельзя. Вместе с вахмистром я направился к передовой, следуя за прокладывающей телефонную линию группой связистов. Атака уже шла полным ходом, когда я занял место рядом с артиллерийским офицером. Последний, обер-лейтенант Герд Мейер, еще издали крикнул мне:

– У меня нет связи!

– Сюда уже тянут линию!

Лицо Мейера осветилось радостью.

– Да вы просто волшебник!

Минуту спустя мы уже открыли огонь. Мы находились при этом прямо посреди пшеничного поля, так что любая случайная пулеметная очередь вполне могла зацепить нас. Однако наши снаряды легли удачно, и атака стала успешно развиваться, а затем перешла в рукопашную. Русские отступили. Их позиции оказались в наших руках. Я отправил туда в качестве передового артиллерийского наблюдателя обер-лейтенанта Мейера с радистом и телефонистом. Сам же вместе с вахмистром отправился в обратный путь на наш КП. По дороге к нам подошел офицер-сапер и предупредил о возможности появления русских танков, которые еще могли скрываться в низинах. Мы отнеслись к этому предупреждению не слишком серьезно и продолжили свой путь, куря сигареты. Внезапно позади нас разорвался снаряд, причем мы совершенно не слышали спереди звук его полета. Мой опытный слух артиллериста автоматически отметил: скорость полета снаряда больше скорости звука. Обернувшись, мы увидели русский танк. В то же мгновение еще ближе к нам разорвался второй снаряд. За этим последовало то, что можно было бы назвать бегом по чистому полю наперегонки со смертью. Никогда не мог себе представить, что человек моих лет может стать спринтером, даже если речь идет о его жизни. Инстинктивно, ожидая следующего выстрела, мы стали менять направление бега, чтобы сбить наводчику орудия прицел. Наконец, добежав до спасительной лесной опушки, мы ушли с линии огня налево и почти бездыханными добрались до нашего КП.

– Водки! – Только одно слово и смог я произнести, когда снова обрел способность дышать.

Мои ребята тут же протянули мне фляжку, а адъютант, который видел наш забег, сказал:

– Да, господин майор, должно быть, это было малоприятное ощущение.

– Теперь я представляю себе, что чувствуют зайцы, за которыми гонятся охотники. Если бы я был главным егермейстером рейха, то запретил бы загонную охоту. Геринг[6] же запретил только парфорсную охоту[7] за живой дичью, да и то, думаю, лишь потому, что из-за своего ожирения уже не мог ездить верхом.

На рассвете батареи предстояло перебросить на новые позиции, вплотную за пехотными ротами. Вечер и ночь мы еще провели в так понравившемся нам блиндаже, на этот раз снабженные одеялами и продовольствием. Погода снова изменилась, почва подсохла, воздух потеплел. Мы сидели на свежем воздухе у входа в блиндаж, куря и выпивая. Мне никогда не бывало так уютно, как тихим вечером после боя, в котором довелось спасти свою шкуру. Однако наши посиделки были прерваны приближающимся шумом самолетного мотора. Адъютант крикнул: «Сигареты прочь!» Считается, что летчик с высоты может в темноте заметить огонек горящей сигареты. Тотчас же вслед за этим он крикнул: «Внимание, бомба!» – и одним громадным прыжком бросился через открытую и глубоко уходящую в землю дверь нашего блиндажа. За ним последовали и все остальные, причем я оказался замыкающим – отнюдь не по причине особой отваги, но из-за замедленной реакции. При этом я зацепился ногами за туго натянутую проволоку полевого телефона и приземлился в узком дверном проеме на живот. Подо мной ворочались четверо моих товарищей, один на другом. Нам всем одинаково не повезло. Однако в этом положении мы все остались невредимыми, хотя бомба разорвалась совсем недалеко от блиндажа.

Атака на следующее утро развивалась невероятно быстрыми темпами. Едва рассвело, я вполне отчетливо разглядел менее чем в двух тысячах метров перед нами русских на хорошо оборудованных позициях. Спустя два часа наименьшая дальность наших выстрелов составляла уже восемь тысяч метров, хотя перед началом атаки наши батареи были подтянуты и расположены едва ли не вплотную к передовой. Было самое время снова подтянуть артиллерийские орудия к наступающей пехоте. Я распорядился поэшелонно сменить позиции батарей, а сам на вездеходе отправился вперед. Двигаясь по открытому пространству по направлению к шоссе, мы пересекли минное поле, но поняли это лишь тогда, когда оказались посередине его. Когда несколько дней спустя, снова проезжая эти места, я увидел сотни мин, обезвреженных нашими саперами, то у меня запоздало прошел мороз по коже.

Но и широкое шоссе с несколькими полосами движения также было сильно минировано. Мы ехали по крайней правой полосе очень медленно, держась след в след за другой машиной, в которой сидел командир нашего разведвзвода. Перед нами, пропуская, остановился кавалерийский взвод, принадлежавший другой дивизии. Его командир, сидевший на передовом жеребце, представлял собой на фоне остальной обстановки совершенно исключительное зрелище: светловолосый, высокий и стройный лейтенант кавалерии в безукоризненно сидящей на нем форме, в фуражке с козырьком и со стеком в руке, на чистокровном гнедом жеребце, шерсть которого блестела, как и седло с уздой. Трензеля, удила и стремена сверкали на солнце. Рядом с конем вышагивал громадный ульмский дог. Все это напоминало картинку из журнала «Элегантный мир». Я даже подумал в этот момент: он выглядит прямо как принц крови.

В этот момент раздался выстрел, и одиночный пехотинец, который неуклюже шагал впереди конного взвода, упал ничком, сраженный насмерть.

В следующее мгновение я увидел, как мой «принц», пришпорив коня, пустил его в галоп по пшеничному полю, тянувшемуся слева от шоссе, прямо на звук выстрела. Его пес такими же прыжками, вытянувшись, как конь, пустился вслед за ними. Вскоре лейтенант вернулся и сообщил мне:

– Там, совсем близко, в низине, около двухсот русских. Я своим взводом обойду их и ударю по ним с тыла.

Он отдал команду своим людям и повел их в обход, а мы залегли в придорожной канаве, изготовясь к обороне. Наши силы отнюдь не впечатляли: два штабных офицера (командир разведвзвода и я), мой адъютант и два водителя, все мы были вооружены карабинами.

Дальше события разворачивались очень быстро. Интенсивная перестрелка дала нам знать, что кавалерийский взвод пошел в атаку. Русские попытались прорваться через шоссе, но натолкнулись на наш заслон. Силы были неравные: пять карабинов против двухсот винтовок и автоматов. На наше счастье, русские, стремясь оторваться от наседающего сзади противника, рвались вперед, ведя плохо прицельный огонь. Однако они все ближе и ближе подходили к нам. Мы уже могли совершенно отчетливо различать их лица. Мой адъютант что-то произнес, но я за треском выстрелов не разобрал его слова.