Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 - Страница 3
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61.Затем появился сам полковник. Я отдал ему честь:
– Господа офицеры! Господин полковник, позвольте доложить! Двадцать три офицера следуют проездом на фронт!
Полковник отблагодарил меня высокомерным взглядом и приступил к заслушиванию офицерских докладов. Когда уже третий рапортовавший офицер при этом несколько сбился, полковник приступил к выговорам. Следующего представлявшегося ему офицера он упрекнул за то, что тот держит каску неуставным образом; еще на одном, по мнению господина полковника, оказалась недостаточно плотно затянута портупея; и так далее. В общем, все выглядело так, словно строгий унтер-офицер строил новобранцев-рекрутов. Раздав «всем сестрам по серьгам», господин полковник удалился при тяжелом молчании офицеров.
– И такое на третьем году войны! – пробормотал Циммерман.
Бросившись сразу после этого действа к писарю, мне удалось заставить его тут же подписать наши проездные документы, так что мы с Циммерманом успели к отходу нашего поезда. Остальным же предстояло провести в Кировограде еще целый день…
На Северском Донце
Штаб дивизиона
На следующее утро наш поезд прибыл на станцию Славянск, а оттуда, проделав долгий путь на грузовике службы снабжения, мы добрались до штаба дивизии. Там мы доложились генералу, среднего роста невзрачному человеку с обветренным лицом и добрыми голубыми глазами, а затем и нашему командиру полка, некогда гвардейскому артиллеристу, который при крупной, стройной фигуре и юношески свежей внешности воплощал собой тип бывшего прусского офицера королевской (позже кайзеровской) гвардии. Стоявший за ним его адъютант был коренастым невысоким мужчиной с бледным, но энергичным лицом и темными усиками, придававшими его лицу несколько богемное выражение. В грузовике 1-го дивизиона артиллерийского полка, командиром которого и был назначен, вскоре после обеда я добрался до своего собственного КП.
Он представлял собой бедную крестьянскую хату, которая ничем не отличалась от других таких же бедных хат деревни, лишь у входа в нее находился командирский вымпел. Рядом с ним стоял часовой из русских военнопленных, который при моем появлении встал навытяжку. Он выглядел очень ухоженным и чистым, был довольно высокого роста, стройный, с непривычно темной кожей и резкими чертами лица – мусульманин из Азербайджана, представитель одного из кавказских народов, стремление которых к независимости еще при царизме, да и в первые годы большевистской власти доставило много тяжких забот России. Здесь он выступал в роли, как, смеясь, доложил мне мой адъютант, вестового при нашем ординарце и вполне обжился в нашем штабе.
Хата была разделена на две комнаты с земляным полом. В первой, более просторной, располагался персонал КП вместе с крестьянской семьей, которая здесь жила, в другой размещались офицеры. Там же находился и пункт связи, действовавший всю ночь – каждые четверть часа производилась проверка связи. Спать приходилось на сложенной из глины большой печке или на полу. Мне были приготовлены в качестве кровати санитарные носилки. Непосредственно рядом с хатой была развернута одна из наших батарей, залпы которой время от времени сотрясали стены нашего жилища. Когда же артиллерийская стрельба не нарушала стоявшей вокруг тишины, становилась слышна «игра на нервах» русских ночных летчиков, которые постоянно кружили над нашими позициями. Но мы обращали на них внимание только тогда, когда они порой выключали свои моторы. Тогда снова воцарялась тишина, и не было слышно, где кружит самолет, пока он в совершенно неожиданном месте не сбрасывал бомбу, которая редко когда наносила ущерб нашему селению.
Когда я, проведя ночь на новом месте, на следующее утро отправился в туалет, за мной, взяв с собой лопату, последовал обер-ефрейтор Хиасль, который в нашем скромном хозяйстве был кем-то вроде дворецкого. Едва я утвердился на доске, кое-как закрепленной на краю выгребной ямы, как Хиасль принялся орудовать позади меня лопатой, присыпая содержимое ямы тонким слоем земли.
– Вы прибыли сюда прямо из Гармиша[1], господин майор?
Хиасль явно хотел использовать столь удобную возможность, чтобы развлечь себя светской беседой со мной.
– Именно так, Хиасль. Но если ты хочешь со мной пообщаться, давай-ка мы лучше выберем для этого другое время. И лопатой ты также можешь поработать попозже. А тем, чем занимаюсь сейчас, я привык заниматься в одиночестве.
– Так точно, господин майор, я отложу разговор на потом.
И, вскинув лопату на плечо, он удалился.
Несколько позже я разговаривал со своим адъютантом у входа в хату. Вдруг все мои чувства разом обострились. В воздухе послышался звук, который мне не доводилось слышать уже двадцать четыре года, но который я тем не менее сразу узнал. Это был наполовину свист, наполовину шелест – быстро усиливавшийся звук летящего к нам снаряда, голос смерти, отыскивающей свою жертву. Ты понимаешь, что она выбрала тебя и несется именно к тебе. Чувство это вызвало инстинктивную реакцию: одним броском я оказался в глубокой канаве, которая была вырыта рядом с входной дверью в качестве укрытия.
Ранг! Ранг! В саду по соседству разорвались два снаряда. Мой адъютант не сделал и шага в сторону от того места, где стоял. Нагнувшись, подал мне руку, помогая подняться из моего укрытия. При этом он был столь тактичен, что даже не улыбнулся.
– Вы можете от души посмеяться, – сказал я. – Я вел себя в самом деле как новичок. Но я уже подзабыл, как по звуку выстрела определять, куда попадет снаряд. Что ж, придется снова этому учиться.
«Украинский асфальт»
Наша передовая проходила по высокому юго-западному берегу реки Северский Донец, тогда как русские занимали значительно менее выгодные позиции на низменном и равнинном пространстве по другую сторону реки. Лишь в районе города Изюм, где образовавшаяся излучина выступала со стороны неприятеля, а река полукругом огибала расположенный на возвышенности город, у русских имелась возможность наносить удары по правому берегу реки, поскольку здесь нашего преимущества по высоте не существовало, что и побуждало врага снова и снова предпринимать в этом месте яростные атаки. Для отражения танкового наступления здесь на дороге, ведущей в Изюм, за нашей передовой располагалось несколько орудий моего дивизиона. Мне было известно, что эти орудия, несмотря на хорошее укрытие в виде высокого земляного бруствера, были обнаружены противником, который вел по ним интенсивный артиллерийский огонь. Поэтому уже на следующий день после моего прибытия в полк я решил наведаться туда, чтобы иметь возможность лично оценить, не следует ли сменить эту позицию.
Еще в рассветных сумерках на небольшом грузовике мы отправились туда. Едва миновали окраину села, как начался дождь.
– Вот свинство! – выругался мой водитель, обер-ефрейтор Хайн. – Теперь лучше всего нам будет вернуться.
– Это еще почему?
– Господин майор еще не знаком с «украинским асфальтом». Когда сухо, почва ровная и прочная, как шоссе. Но через пять минут после начала дождя на ней начинает заносить, словно ее намылили. Через десять минут колеса тонут в ней по оси и машина останавливается. У здешних дорог нет гравийной подушки, поскольку в этой проклятой стране мало камней. Ну а если мы застрянем, то не останется ничего другого, как только ждать, когда выглянет солнце и высушит этот «украинский асфальт». Тогда он снова станет прочным, и, кстати, это происходит неимоверно быстро. Но кто знает, как долго будет идти дождь.
Хайн уже сбросил скорость. Тем не менее грузовик постоянно заносило. Он не слушался руля, и водитель направил машину на полуразложившийся труп лошади, один из многих, которые здесь валялись повсюду на обочинах дорог. Переднее колесо нашего грузовика попало в какую-то яму, и мы остановились. Хайн выскочил из кабины. Я было последовал за ним.