Война миров. В дни кометы - Страница 19

Вдруг брат споткнулся и упал; его ближайший преследователь пробежал дальше с разбегу, и брат, вскочив на ноги, очутился лицом к лицу уже с двумя противниками. У него было мало шансов справиться с ними, но в это время стройная брюнетка остановила лошадь и поспешила к нему на помощь. Оказывается, у ней был револьвер, но он был спрятан под сиденьем, когда на нее и на ее спутницу напали. Она выстрелила на расстоянии шести ярдов, чуть не подав в брата. Менее храбрый из грабителей пустился наутек, а его товарищ последовал за ним, проклиная его трусость. Оба они остановились в конце переулка, около третьего нападавшего, лежавшего на земле без движения.

– Возьмите, – сказала стройная брюнетка, подавая брату свой револьвер.

– Идите скорее к фаэтону, – уговаривал ее мой брат, вытирая кровь с рассеченной губы.

Она молча повернулась. Оба они, запыхавшиеся, пошли назад туда, где женщина в белом платье старалась сдержать испуганного пони.

Грабители уже не пытались нападать. Обернувшись, брат увидел, что они уходят.

– Я сяду здесь, если можно, – сказал брат и взобрался на пустое переднее сиденье.

Брюнетка оглянулась через плечо.

– Дайте мне вожжи, – сказала она и ударила пони кнутом.

Через минуту трое нападавших скрылись за поворотом.

Таким образом совершенно неожиданно брат, запыхавшийся, с рассеченной губой, с опухшим подбородком и окровавленными пальцами, очутился в фаэтоне рядом с двумя женщинами.

Он узнал, что одна из них была женой, а другая младшей сестрой хирурга из Стэнмора, который вернулся домой рано утром от одного тяжелобольного в Пиннере, услыхав на одной из железнодорожных станций о приближении марсиан. Он поспешил домой, разбудил женщин – прислуга ушла от них за два дня перед тем, – уложил кое-какую провизию, сунул, к счастью для моего брата, свой револьвер под сиденье и сказал им, чтобы они ехали поскорей в Эджуер к поезду. Сам он остался оповестить соседей и обещал нагнать их около половины пятого утра. Теперь уже около девяти, но его все не было. Остановиться в Эджуере они не могли из-за массы беженцев и таким образом заехали в глухой переулок.

Все это они бессвязно рассказывали моему брату, пока не остановились на дороге к Нью-Барнету. Брат обещал не покидать их по крайней мере до тех пор, пока они не решат что предпринять, или пока их не догонит хирург. Брат уверял, что он отличный стрелок из револьвера, желая их успокоить, хотя стрелять он совсем не умел.

Они расположились: около дороги, и пони чувствовал себя счастливым около живой изгороди. Брат рассказал спутницам о своем бегстве из Лондона и сообщил им все, что слышал о марсианах. Солнце поднималось все выше, и скоро их оживленный разговор сменился неловким молчанием. По переулку прошли несколько беженцев. От них брат узнал кое-какие новости. Эти отрывистые ответы еще более подтвердили его впечатление о каком-то громадном бедствии, разразившемся над человечеством и о необходимости дальнейшего бегства. Он сообщил об этом своим спутницам.

– У нас есть деньги, – сказала стройная брюнетка и смутилась. Ее глаза встретились с глазами брата, и ее нерешительность прошла.

– У меня тоже есть деньги, – сказал брат.

Она сообщила, что у них имеется тридцать фунтов золотом и одна пятифунтовая кредитка и высказала предположение, что они смогут сесть в поезд в Сент-Албансе или Нью-Барнете. Брат думал, что попасть на поезд совершенно невозможно: он видел, с какой яростью поезда осаждались толпами лондонских жителей и предложил, со своей стороны, пробраться через Эссекс к Хариджу и там сесть на пароход.

Миссис Элфинстон – так звали даму в белом – не хотела слушать никаких доводов и хотела ждать своего Джорджа. Но ее золовка оказалась более рассудительной и в конце концов согласилась с моим братом. Они поехали к Барнету, намереваясь пересечь Большую Северную дорогу. Брат вел пони под уздцы, чтобы сберечь силы лошади.

Солнце поднималось, и день становился очень жарким; мелкий беловатый песок блестел, раскаляясь под ногами, так что они подвигались вперед очень медленно. Живая изгородь посерела от пыли. Когда они приблизились к Барнету, то услышали какой-то отдаленный гул.

Стало попадаться больше народу. Беженцы шли изнуренные, угрюмые, грязные, неохотно отвечая на расспросы. Какой-то человек во фраке прошел мимо них, смотря в землю; они слышали, как он разговаривал сам с собой, и, оглянувшись, увидели, что одной рукой он схватил себя за волосы, а другой наносил удары, по-видимому, врагу; после этого пароксизма бешенства он пошел дальше, ни разу не обернувшись.

Когда брат и его спутницы подъезжали к перекрестку дорог южнее Барнета, то увидели женщину налево от дороги, в поле, с ребенком в руках; двое детей шли за ней, а позади шел муж в грязной черной блузе, с толстой палкой в одной руке и с пледом в другой. Потом за углом улицы, откуда-то из-за дач, отделявших ее от проезжей дороги, выехала тележка, в которую был запряжен взмыленный черный пони. Бледный мальчик в широкополой серой от пыли шляпе правил – в тележке сидели три девушки, по виду работницы из Ист-Энда, и двое детей.

– Как проехать на Эджуер? – спросил напуганный мальчик.

Брат ответил, что надо свернуть налево, и мальчик хлестнул пони, даже не поблагодарив. Мой брат заметил, что дом перед ним и белый фасад террасы за дорогой позади дач окутаны голубоватой дымкой, точно мглой.

Миссис Элфинстон вдруг вскрикнула, увидев дымные красные языки огня над домами на фоне знойного голубого неба. Среди гула стали выделяться теперь голоса, грохот колес, скрип повозок и стук копыт. Улица круто поворачивала за пятьдесят ярдов от перекрестка.

– Боже мой! – вскрикнула миссис Элфинстоп. – Куда же вы едете?

Брат остановился.

Большая дорога представляла сплошной клокочущий людской поток, стремившийся в давке к северу. Облако белой пыли, блестящей в лучах солнца, поднималось над землей на высоту двадцати футов, окутывало все своей пеленой и не рассеивалось, так как ноги лошадей, пешеходов и колеса экипажей вздымали новые клубы.

– Дорогу! – слышались крики. – Дайте дорогу!

На перекрестке улицы и дороги казалось, будто въезжаешь в облако дыма; толпа гудела, как пламя, а пыль была горячей и едкой. Немного дальше горела дача, и клубы дыма стлались по дороге, увеличивая беспорядок.

Мимо прошли двое мужчин, потом какая-то женщина, перепачканная и заплаканная, с тяжелым узлом. Потерявшая хозяина собака покружилась, высунув язык, вокруг фаэтона, испуганная и жалкая, и убежала, когда брат цыкнул на нее.

Впереди вся дорога со стороны Лондона казалась сплошным клокочущим среди домов потоком грязных спешивших людей. Черная масса голов и тел делалась более отчетливой в своем напоре у угла, проносилась мимо и снова сливалась в сплошную массу под облаком пыли.

– Вперед, вперед! – раздавались крики. – Дорогу, дорогу!

Руки задних упирались в спины передних. Брат вел под уздцы пони. Подхваченный толпой, он медленно, шаг за шагом, продвигался по улице.

В Эджуере чувствовалось какое-то беспокойство, в Чок-Фарме – паника, но здесь происходило точно переселение народов. Трудно описать движение этой массы – это не походило даже на толпу. Фигуры появлялись из-за угла и удалялась, повернувшись спиной. По краям шли пешеходы, рискуя попасть под колеса экипажей, сталкивались, спотыкаясь о выбоины.

Повозки и экипажи тянулись вплотную друг за другом. Более быстрые и нетерпеливые иногда и в давке прорывались вперед, заставляя жаться к заборам и воротам вилл.

– Пропустите! – слышались крики. – Дорогу! Они идут!

В одной коляске стоял слепой старик в мундире Армии спасения, жестикулируя скрюченными пальцами и вскрикивая: «Вечность, вечность!» Он охрип и кричал так пронзительно, что брат слышал его долго спустя после того, как тот скрылся за поворотом в облаке пыли. Многие, сидевшие в экипажах, подхлестывали лошадей и переругивались; некоторые сидели неподвижно, жалкие, растерянные; другие кусали себе руки или лежали, растянувшись в повозках. Удила были покрыты пеной, а глаза лошадей налиты кровью.