Война крылатых людей [Война крылатых людей. Сатанинские игры. Звездный торговец. Люди ветра. Право п - Страница 165

Губернатор подумал: интересно, меховая шапка скрывает его лысоватость или напоминает о ней? Может, следовало решиться на скальповую операцию?

Встревоженная, Луиза спросила:

— Забудут ли они когда-нибудь… обе стороны?

— Нет, — ответил он. — Но острота ощущений уйдет. У нас слишком много общих интересов, у Земли и Итри, чтобы превращать семейную схватку в кровавую вражду. Во всяком случае, я на это надеюсь.

— Мы ведь были более великодушны, чем бывают победители? Ведь правда? Мы позволили им сохранить Авалон! Разве это не считается?

— Должно считаться. — Саракоглу сухо усмехнулся, последний раз затянулся сигаретой и отбросил ее в сторону. — Хотя всем понятно, что в игру вовлечены вопросы практической политики. Авалон доказал свою неудобоваримость. Аннексия вызвала бы бесконечные неприятности, тогда как сейчас им положен конец. Более того, при таких условиях Империя выигрывает некоторые ценные пункты, которые помогут торговле. В противном же случае настаивать на них было бы просто невозможно.

— Я знаю, — сказала она чуть нетерпеливо.

Он усмехнулся:

— Вы также знаете, что я люблю слушать собственные разглагольствования.

Вид у нее был задумчивым:

— Я бы хотела посетить Авалон.

— Я тоже. Особенно с точки зрения социологических интересов. Мне интересно, не является ли эта планета знамением будущего?

— Каким образом?

Он продолжал медленно идти вперед, не забывая о том, что ее рука покоится в его. Внутренне усмехнувшись, Саракоглу начал говорить:

— Из-за барасиальной культуры, которую они создают. Или которая создает себя. Нельзя планировать или направлять новое течение в истории. Мне интересно, не явилось ли это источником их сопротивляемости… как сплав или двухфазовый материал, во много раз более крепкий, чем любая часть, из которой он составлен. У нас есть Галактика, Космос, полный…

«Боже! Что за путаница яз метафор, включая и эту!» — пронеслось в его мозгу. Усмехнувшись про себя, он закончил:

— Я вовсе не считаю, что пришел к какому-то правильному решению. Я не предполагаю даже, что встречу фактическое подтверждение тому, что Авалон должен быть оставлен Итри.

— Как же это так? — недоуменно спросила Луиза. — Вы ведь сами только что сказали, что это был единственный путь!

— Конечно, может быть, я всего лишь выражал естественный пессимизм человека, выполнившего задание Правительственного Дома менее чем удовлетворительно. И все же от раздумий никуда не денешься. Авалоняне, обе расы, похоже, считают себя более итрианам, чем жители самого Итри. Мне кажется, что будущие поколения их дадут Доминиону несоразмерно большую долю руководителей, особенно адмиралов. Будем надеяться, что они не принесут с собой добавочный груз — реваншизм! И в мирных условиях Авалон, единственный по своей уникальности мир, несомненно может дать много большее, чем свою долю в торговле — он может дать свой мозг! И последствия предвидеть невозможно.

Она сильно сжала его руку.

— Ваши слова заставляют меня радоваться тому, что я не политик!

— Но ваша радость тому, что вы не политик, не может и наполовину быть равной той, которую я испытываю по этому же поводу, — сказал он. — Давайте же оставим эту важную тему. Давайте поговорим о вашей поездке на Авалон. Я уверен, что это можно устроить через несколько месяцев.

Луиза повернулась и посмотрела прямо ему в лицо. Потом она отвернулась снова. Прошла минута, а девушка все молчала.

— В чем дело? — спросил Саракоглу, испугавшись.

— Я уезжаю, Экрэм, — сказала она. — Скоро и навсегда!

— Что? — он едва сдержался, чтобы не схватить ее за руку.

— Отец! Сегодня он послал прошение об отставке.

— Я знаю, что он… был подвергнут низким обвинениям. Помните, я писал в адмиралтейство Центра?

— Да. Это было очень мило с вашей стороны. — Она снова встретилась с ним взглядом.

— То был не просто мой долг, Луиза, — страх не оставил его, но он был рад тому, что говорит твердо. Ему даже удалось улыбнуться. — Империи нужны хорошие люди, честные люди. Никто не мог бы предугадать ужас Скорпелуны, никто не мог бы потом сделать больше, чем сделал Хуан Кайал. Обвинять его, отдавать под суд, несомненно, бессмысленно, и я уверен, что ничего этого не произойдет.

— Но он сам себя винит, — Луиза тихо заплакала.

«На это у меня ответа нет», — подумал Саракоглу.

— Мы возвращаемся в Нью Мехико, — сказала она.

— Я понимаю, что ему должно было быть невыносимо трудно, — попытался объяснить он. — Но должны ли ехать вы?

— Кто еще у него есть?

— Я. Возможно, мне удастся получить пост на Земле и…

— Мне жаль, Экрэм, — тень от ресниц упала на нежные щеки. — Земля тоже не подойдет. Я не позволю ему мучиться одному. Дома, среди ему подобных, отцу будет легче. — Луиза не слишком уверенно улыбнулась ему и кивнула. — Нам подобных! Я тоже стосковалась по дому. Навестите нас как-нибудь. — Она старательно подбирала слова. — Я, конечно, выйду замуж. Думаю, вы не будете возражать, если я назову сына в вашу честь?

— Что вы, это такая честь, которую не могла бы мне дать Империя, повесь она на мою грудь все возможные награды, — автоматически ответил он. — Не пройти ли нам в дом? Сейчас как раз время для коктейлей. К тому же, у нас особый случай.

«Что ж, — думал он сквозь щемящую боль, — дивная мечта — приятная гостья, но теперь я свободен от обязанностей хозяина. Я могу расслабиться и насладиться играми в губернаторство, рыцарство, высокородство, лорда-советника, государственного деятеля на покое, пишущего мемуары. Завтра я должен использовать последний шанс в разговоре с леди. В конце концов средний возраст бывает только раз в жизни!»

В Грее было лето, когда известие достигло Авалона. Неуверенность не проходила — кто может полностью доверять Империи? Но потом радость взяла свое и вылилась в общее празднество. Птицы, Кристофер Холм и Табита Фалькайн, скоро оставили веселье. Соглашение, церемония, празднество могли подождать.

Они решили, что ночь окончательного мира станет их брачной ночью, но не стали спешить. Это не было в обычаях чоса.

Двое ищут способа, как стать единым целым в их мире, их судьбе, их смерти.

За северными землями холмы были еще ненаселенными, хотя растения, чьи семена прибыли с пионерами, давно уже перестали быть чужими. Крис и Табби приземлились на закате, красные и золотые лучи сверкали над спокойным морем.

Они разбили лагерь, поели, выпили по маленькому бокалу вина и поцеловались. Потом рука об руку пошли по тропинке, ведущей к гряде. Слева от них земля, густо покрытая травой, круто обрывалась к воде. Это сверкающее, уходящее к горизонту безмолвие казалось вдали фиолетовым, почти черным. Среди дремлющих созвездий поднялась Вечерняя звезда. Справа от них был лес, темнеющий, наполненный сладковатым запахом сосны. Теплый ветерок перебирал листья.

— Айат? — спросила она.

— Дома, — ответил он.

Его тон и то, как он скользнул губами по светлеющим в полутьме волосам, сказали ей: «Я должен исцелить ее, как ты исцеляешь меня, дорогая». Пальцы Табиты, тронувшие его щеку, ответили: «Я радуюсь…»

И все же Аринниан почувствовал ее вопрос. Он подумал, что знает, в чем дело. Этот вопрос возникал и в нем самом: но он — читатель, философ, поэт — смог вопрошать столетия лучше, чем она, чьим даром было понимание настоящего.

Крису не нужно было, чтобы она произнесла его вслух. Достаточно этого часа, и она будет здесь и его.

Поднималась Моргана, усеянная темными пятнами и менее яркая, чем раньше, — так велики были ее раны. Табби остановилась.

— Стоила ли она этого? — спросила она.

— Война, ты имеешь в виду? — проговорил он.

— Да. — Она высвободила руку. — Посмотри! Посмотри на наш мир, на эти солнца — везде смерть, увечья, агония, траур, руины. Везде потери, о которых мы расскажем своим детям. И все это ради политики.

— Я тоже спрашиваю себя, — признался он. — Вспомни, однако, что мы сохранили для детей нечто такое, что они иначе потеряли бы. Мы сохранили их право быть самими собой.