Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Страница 76

Во время остановки Гучкова в Минске прошло собрание рабочих и солдатских комитетов города и окрестностей, на котором присутствовали делегаты от воинских частей, хотя постоянное представительство войск еще не было налажено. До этого момента мне не приходилось бывать на таких мероприятиях. Гучков захотел посетить одно из них и несколько удивился, когда узнал от меня, что я намерен воспользоваться его присутствием, чтобы отправиться вместе с ним. Вечером, закончив дела, Гучков и я выехали в театр, в котором проходил митинг, и прошли прямо на сцену, где за большим столом сидели члены Совета с председателем Познером во главе. При нашем появлении все встали с мест и встретили нас аплодисментами. После короткого приветственного слова председательствующего на митинге к собравшимся с патриотической речью обратился Гучков. После него настал мой черед. Это был первый случай, когда мне пришлось говорить перед таким значительным скоплением народа. Я выступал тогда в первый, но отнюдь не последний раз, поскольку через некоторое время здесь разразилась настоящая эпидемия всяческих митингов и собраний, проводившихся под любыми мыслимыми предлогами. Мне приходилось хотя бы по разу появляться на каждом из них и произносить речь. Всевозможные ораторы говорили, как правило, кратко, но некоторые выступления продолжались по крайней мере по полтора часа.

А что это были за собрания! Самым важным считался, конечно, «всефронтовой» съезд с участием представителей всех воинских частей, числом около 1500 человек, среди которых, впрочем, были и рабочие Минска. Затем последовали съезды врачей, сестер милосердия, обществ Красного Креста, учителей начальных школ районов Минска, военного духовенства, польский митинг, съезд белорусов, митинги ветеринаров и аптекарей. В конце концов потребовалось положить конец этому разгулу, поскольку такой народ, как шоферы, госпитальные служители и т. п., также захотели собираться. Я был вынужден объявить, что всякие собрания в городе Минске могут проводиться только с моего разрешения. Не следует забывать, что до этого момента все слои населения стремились воспользоваться правом на собрания, и, только опираясь на собственную власть, я мог надеяться хоть как-то упорядочить деятельность, не подпадавшую под конкретные инструкции Временного правительства.

Речь Гучкова, как и моя собственная, в основном касалась важности продолжения борьбы с врагом всеми имеющимися у нас силами и средствами. Мы указывали, что любые попытки братания с германцами должны быть прекращены. Особо подчеркивалось, что все присутствующие обязаны влиять в этом смысле на те комитеты, членами которых они являются. Все сказанное было встречено собранием не просто с одобрением, но с восторгом, а когда мы уходили, то провожали нас с такой же теплотой, что и при встрече. Имелись все основания надеяться, что такой патриотический энтузиазм, подкрепленный на съезде, может распространиться и в войсках. Казалось, что погибельные революционные идеи отступят; будут предприняты меры для восстановления в частях дисциплины и поддержания власти начальников; армия укрепится, а следовательно, увеличится и ее боеспособность. Таковы были светлые надежды марта месяца. Виделось, что войска, страдающие от революционного брожения, вновь обрели порядок и управляемость. Для их укрепления следовало предпринять рациональные меры, которые исходили бы от центрального правительства. После окончания упомянутого подготовительного собрания на основании правил, которые были на нем выработаны, готовилось проведение общего совещания [всех фронтовых комитетов]. На сей раз у меня не было возможности управлять событиями. Я рассудил, что в случае применения тех же методов, которые дали вполне удовлетворительные результаты в Особой армии, напряжение может оказаться столь велико, что при малейшем лишнем усилии натянутая веревка оборвется. Какой-нибудь единственный [неприятный] инцидент может показать, что за мной нет никакой реальной силы, и тогда мой авторитет, до поры меня не покидавший, начнет быстро уменьшаться, пока не исчезнет вовсе. Доверенное мне дело было слишком важно, чтобы идти на столь значительный риск. Более того, пока шло время, из разных мест и от многих важных военных руководителей поступали успокоительные новости; укреплялись надежды на то, что революционная волна постепенно спадет, а дух армии вернется к нормальному состоянию.

В середине апреля был созван съезд представителей фронтовых частей. В подготовительном комитете образовалось два течения, левое и правое. Одна часть комитетчиков просила приехать председателя Думы Родзянко и некоторых ее влиятельных членов, таких как Родичев, Маклаков и Масленников. Левые пригласили лидеров Петроградского Совета – Чхеидзе, Церетели и Скобелева, того самого, который в октябре 1917 года собирался ехать в качестве делегата Петроградского Совета в Париж на международный конгресс[182], который в конце концов так и не состоялся.

В назначенный день состоялось открытие фронтового съезда. На него приехали из Петрограда Родзянко и члены Думы Родичев и Масленников. В их присутствии начался митинг. Однако до этого почти целый день и ночь сторонники разных политических течений выясняли, кого следует сделать председателем съезда. Рабочая партия вместе с принадлежащими к ней солдатами желала видеть на этом месте все того же, уже упомянутого мной Познера; представители военной партии предлагали выбрать какого-то артиллерийского вольноопределяющегося, который в обычной жизни был присяжным поверенным. Ради примирения военные уступили, в результате чего председателем съезда стал Познер, а товарищем председателя – какой-то вольноопределяющийся из артиллерии. На открытии съезда выступили Родзянко и я; говорили также Родичев и Масленников. Все речи были преисполнены патриотизма и полны призывов бороться с внешними врагами, разбить врага и укрепить свободы, которые принесла революция. Все это принималось единодушно, с восторгом и шумными аплодисментами. Родичев рассказал, что уже целый месяц, просыпаясь по утрам, он каждый раз поздравляет себя с тем, что стал свободным человеком. Действительно, во время революции он не лишился свободы, не пострадал и не был посажен в Петропавловскую крепость только благодаря счастливому стечению обстоятельств и тому, что всегда держался в стороне от всякой политики.

На третий день съезда, пользуясь присутствием петроградских гостей, было организовано восторженное шествие делегатов по улицам Минска. С духовым оркестром во главе процессии они продефилировали к центральной площади города. Меня попросили возглавить колонну, причем таким образом, чтобы справа от меня находился Родзянко, а слева – председатель съезда. На площади воздвигли высокую платформу, с которой должны были произноситься речи и оглашаться приветствия толпе. Вместе с другими я поднялся на нее. Я оказался единственным, кто счел уместным, обращаясь к собравшимся, назвать их гражданами и гражданками города Минска. Надо полагать, мужская половина населения, в лице своих представителей, позабыла, что было провозглашено всеобщее, без всяких исключений, равенство, включающее также равенство полов. По счастью, приветствия были короткими; большая площадь и крыши домов были до отказа забиты гарнизоном и горожанами, и речи надо было произносить как можно громче, четко выговаривая каждое слово. В самом конце все же возникло некоторое замешательства, не лишенное, впрочем, комизма. Организаторы попросили лиц, которые возглавляли процессию, перед возвращением занять свои места. Выполняя их просьбу, я вместе с почетными гостями спустился с платформы – причем как раз в тот момент, когда заканчивал выступать какой-то представитель Петроградского Совета – молодой рабочий, который, вероятно, на массовых митингах практиковался в ораторском искусстве. Однако все вокруг, заметив, что процессия, как им показалось, уже двинулась, ринулись прочь, потеряв всякий интерес к стоящему на трибуне. Оскорбленный таким поведением толпы оратор попытался что-то показать жестами, потом махнул рукой и с видом крайнего неудовольствия ушел с платформы. Это явно не входило в программу мероприятия. Организаторы пришли в раздражение, но восстановить нарушенный порядок не смогли.