Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Страница 73

По возвращении команда была встречена враждебно, и в результате последовавшей драки был убит офицер, ею командовавший. Случившееся дошло до слуха вожаков движения, и той же ночью Керенский и Чхеидзе отправились в казармы Волынского полка. Оба члена Государственной думы в зажигательных речах объясняли солдатам, что обратной дороги для них не существует – оставаясь верными царистскому режиму, они становятся ответственными за смерть офицера. В случае же, если они примкнут к революции, им будет гарантировано освобождение от ответственности за убийство. На следующий день Волынский полк без офицеров первым прибыл к зданию Государственной думы и отдал себя в распоряжение людей, вознамерившихся свергнуть правительство. 25 февраля в Могилеве уже были получены известия о беспорядках, начавшихся в Петрограде, и на следующий день император выехал в Царское Село, где находилось его семейство и наследник-цесаревич.

Возможно, этот шаг имел величайшее влияние на все последующие события. Поездка императора, вместо того чтобы занять всего одну ночь, продлилась двое суток. На целых два дня государь был отрезан от России и не имел никакой возможности связаться ни с правительством, ни с руководством армии. Очевидно, железнодорожники находились в тесной связи с зачинщиками революции и получили от них указания не допустить прибытия царского поезда в столицу. Были предприняты попытки доставить поезд в Петроград по нескольким дорогам, но повсюду утверждали, что линия занята. Будучи задержан на станции Бологое Николаевской железной дороги, поезд государя 28 февраля прибыл в Псков, где располагался штаб генерала Рузского. Соединившись по прямому проводу с председателем Думы Родзянкой, Рузский сообщил ему, что император согласен на издание указа, дарующего министерство, ответственное перед законодательными учреждениями. В ответ ему было сказано, что такой акт был бы достаточен одним или двумя днями ранее, но теперь события зашли уже так далеко, что страну может умиротворить только отречение императора. На следующий день из Думы в Псков для встречи с государем приехали член Государственного совета Гучков и депутат Думы Шульгин. Я уже говорил об этих лицах в предыдущих главах.

Зная, ради чего они явились, император встретил их, имея при себе заранее заготовленный манифест об отречении. В нем, однако, не было указано, что отречение распространяется также на права наследника. Государь спросил делегатов, могут ли они гарантировать спокойствие страны в случае его отказа от трона и убеждены ли, что дела после этого пойдут лучше, чем прежде. А. И. Гучков ответил на вопрос императора утвердительно. Во время разговора его величество осознал, что, отрекаясь от престола в пользу наследника, он лишает себя возможности в будущем находиться рядом с сыном. Поэтому он передумал и удалился к себе. Возвратясь, он вручил Гучкову измененный вариант текста манифеста, в котором он отрекался от трона в пользу своего брата Михаила[177].

Такой поворот стал неожиданностью для Гучкова и Шульгина, но они признали, что им не остается ничего другого, как принять манифест и отвезти его в столицу. В это время происходил обмен телеграммами между генералами – Алексеевым, Рузским и другими главнокомандующими фронтами. Генерал Брусилов, верный своим оппортунистическим взглядам, безоговорочно и как будто с одобрением принял происходящее за совершившийся факт. Генерал Эверт выступил, хотя и крайне неуверенно, против отречения. Генерал Сахаров, в первой части телеграммы заявивший о своей верности императору, тем не менее в конце ее фактически признал отречение. Великий князь Николай Николаевич сообщил, что усматривает в событиях волю Всемогущего, и просил царя принять случившееся как предначертание Божественного Провидения. Насколько известно, генерал Рузский, находившийся в Пскове рядом с императором, поддерживал его в решении отречься от престола. Позднее рассказывали, что, когда обо всем этом было сообщено императрице Александре Федоровне, она сначала отказывалась верить, что подобное вообще возможно. После отречения в разговоре с Гучковым и Шульгиным император спросил, могут ли они обещать ему и его семье безопасность и гарантировать право в ближайшем будущем, еще до окончания войны, покинуть Россию и выехать в одно из нейтральных королевств. На оба вопроса государь получил утвердительный ответ, позднее подтвержденный Временным правительством. Однако, как теперь стало известно, некоторые непоименованные члены рабочего и солдатского Совета объявили, что не считают себя связанными этими обещаниями. В тот же день император возвратился на собственном поезде в Ставку и принял обычный доклад генерала Алексеева о положении в армии, ожидая вновь назначенного Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. На следующий день генерал Алексеев был принужден просить государя отказаться от принятия докладов. Его величество пожелал обойти штаб, чтобы распрощаться с офицерами, которые помогали ему в работе на посту Верховного главнокомандующего. Все были поражены спокойствием и самообладанием, которые проявил при этом император. Можно было подумать, что он прощается просто ввиду естественного окончания совместной работы, а не как отрекшийся от престола монарх. Напротив, его появление вызвало всплеск эмоций у всех, кто присутствовал в Ставке в те исторические часы. Всякий раз, когда у государя появлялась возможность поговорить со служащими Главной квартиры, он просил их служить России столь же преданно, как они служили под его началом. Чтобы попрощаться с августейшим сыном, из Киева в Могилев приехала вдовствующая императрица. Разумеется, свидетелей их свидания нет, однако, [надо полагать], даже в случае, если бы они встретились в присутствии своих ближайших друзей, никто не мог бы подумать, что сцена происходит в совершенно исключительных и столь печальных обстоятельствах.

Все это время в Петрограде волны революции вздымались все выше и выше. Люди, входившие в состав парламента и в спешке организовавшие под председательством Родзянки так называемый Исполнительный комитет Государственной думы[178], ошиблись, рассчитывая, что отречение императора поможет успокоить события.

Их надежды не оправдались. Уверенность этим деятелям придавала незначительность произошедшего до поры кровопролития, несмотря на то что одна только кровь и могла дать тогда разрядку пробудившимся страстям. Подавляемое возбуждение населения стремилось отыскать иной выход. Но лозунг людей, направлявших переворот, оставался тем же, что и всегда – «революция развивается». Этот лозунг не был отставлен даже после того, как революция, казалось, достигла уже всех мыслимых результатов. Ни общественное мнение, ни пресса, ни правительства наших союзников не осознали опасности, угрожающей боеспособности русской армии в условиях развивающегося в стране революционного движения. Все, словно находясь под гипнозом, проводили параллели между русской и Великой французской революциями. Особое внимание уделялось успехам французского оружия в послереволюционный период. Подобное сравнение было простительно для простолюдинов, которые либо вовсе не были знакомы с данным вопросом, либо не удосужились разобраться в нем более основательно. Они забывали, что во Франции после революции войны явились результатом самой французской революции. Борьба велась для защиты революции, против покушений на нее, предпринятых соседними державами. В России имел место случай прямо противоположный, поскольку революция явно произошла в результате войны. Всевозможные агитаторы, некоторые – искренне, другие – за деньги, заплаченные врагами России, убеждали солдат, что от продолжения войны ждать ничего хорошего нельзя. Главное, твердили они, прекратить бойню, чтобы народ мог быстрее воспользоваться плодами революции. Напротив, когда французские революционные войска на полях Вальми и Жемаппа одерживали победы над армиями западных держав, это происходило только потому, что западные соседи Франции дали ей целых два года, чтобы постепенно привести армию в порядок в смысле организации и военной подготовки.