Война детей - Страница 35
Шофер попался не из молчунов:
– Был я там как-то. На экскурсии. Рекомендую. Стены толщиной с эту «Волгу». А окна – в ладонь… Годами сидели. И какие люди! Не то что мы с тобой – выпить-закусить, понял? Крепкий был народ. Один даже идею реактивного двигателя толкнул, пока отсиживался.
– Был такой. Кибальчич, – проговорил Глеб.
– Верно, Кибальчич, – согласился шофер. – Потом его казнили… А тут тебе университеты да институты всякие, а все думаешь, куда бы на сторону… Скажем, в нашем парке. Знаешь сколько бегает народу с корочкой в кармане, с дипломами этими. Инженера есть, учителя. А работают в такси. Живую копейку шинкуют. Человек всегда старается собственную выгоду блюсти. Словно ему одному надо – остальные так, побоку… А ведь были же люди, а!
Шофер что-то еще вещал. Но Глеб не слушал. Обернувшись, он провожал взглядом излом крепостной стены. Точно замерзший росчерк молнии. И золотой шпиль. Казалось, шпиль проколол небо: темные ночные облака над ним расступились, чтобы и звезды поглядели на этот город. Машина чуть притормозила перед светофором. Прогромыхала через трамвайные рельсы.
Поворот.
– Памятник Суворову, – кивнул шофер. – Да, были люди.
– Да бросьте… Люди как люди. Разные.
– И то верно, – немедленно согласился таксист. – Вот гляди. Слева Инженерный замок начинается… В нем Павел-царь прятался. Все равно нашли и придушили. Свои люди, придворные. Не на кого было положиться. Правда, что люди разные бывают…
Шофер повернул голову и посмотрел на пассажира. Его глаза весело блестели, отражая свет фонарей.
– Или вот еще. Обхохочешься! Утром бабку я взял на Пушкарской. Говорит, вези меня в Заячью Рощу. Я спрашиваю, где же, бабуля, такая Заячья Роща? А она – ты что, не питерский, не знаешь? Гони в центр, а там подскажу… И куда, думаешь, мы приехали? На улицу Зодчего Росси. Вот тебе и Заячья Роща. Поработай так.
Разные люди, разные…
Срезалась гладь асфальта, и машина покатила по диабазовым плитам.
– Скоро Невский. Дальше куда?
– Обратно. В гостиницу, – произнес Глеб.
Таксист, нисколько не удивившись, произнес:
– Хозяин – барин. Будет сделано.
Через несколько минут такси остановилось у постамента с бронзовым корабликом.
– А насчет Заячьей Рощи – я где-то уже читал эту байку, – Глеб расплатился и вылез из машины.
Полочка, на которой хранился ключ от номера, была пуста.
– К вам подселили, – оповестила дежурная. – Тоже участник вашей конференции.
Скрывая досаду, Глеб направился к лифту.
Все три кабины томились в гостеприимном ожидании.
Сонная лифтерша вопросительно посмотрела на Глеба: куда?
Поднявшись на этаж, Глеб приблизился к своему номеру и постучал.
– Да-да! – воскликнули за дверью.
Глеб вошел и поздоровался.
На кровати сидел рыхлый мужчина в майке. Правое плечо его стягивал уродливый застарелый рубец. А круглое лицо дружески улыбалось, редкие крупные зубы сжимали обкуренный мундштук.
Мужчина вынул мундштук и положил его в пепельницу.
– Добрый вечер. Меня зовут Петр Петрович Олсуфьев.
Из показаний свидетелей по делу № 30/74.
Свидетель С.П. Павлиди, отец свидетельницы А. Павлиди:
«…Я – честный человек. И дочь свою, Алену, воспитывал такой же. Сюда я пришел по ее повестке: Алена уехала в командировку в Харьков. Я хочу сказать по существу дела. Дочь моя была очень обеспокоена случившимся с Глебом Казарцевым. И со всей принципиальностью и прямотой отнеслась к своему гражданскому долгу. Но эта поездка в Харьков… Ее приятель Никита Бородин дал ей слово, что сам все уладит, честно обо всем расскажет, пусть Алена не беспокоится и отправляется в командировку. Никита передал ей записку. Вот эта записка: “Алена, поезжай спокойно. Все, что касается истории с Глебом, я улажу сам. Обещаю. Кит”. Такое у него прозвище, Кит. Прошу эту записку приобщить к делу».
После обеда Никита обычно уходил к себе. Он садился в старое кресло, закуривал и размышлял. Например, по каким законам жизни именно этот тип, Скрипкин, стал его начальником. А не кто другой из уважаемых Никитой людей.
Правда, последнее время все упорнее циркулировали слухи, что Скрипкина от них уберут. И поставят другого. Поговаривали, что это будет человек из своих, а не варяг. Но кто? Кандидатура Никиты была самой подходящей. А сто девяносто в месяц – это не баран чихал, такой оклад на улице не валяется. Так что повод для размышлений у Никиты был, и довольно приятный.
Да! Жизнь – великий селекционер: каждый в итоге занимает то место, которого он достоин. Рано или поздно.
Только вот сигареты, к сожалению, были сырые. С трудом раскуривались. Можно было у матери одолжить, да лень вставать. Вообще, из этого кресла он поднимался тогда, когда совсем припирало…
Он протянул руку и положил несколько сигарет на теплый колпак настольной лампы – пусть подсохнут. Теперь он думал о том, что жаль, Алена в отъезде. Неплохо бы с ней поделиться о возможных перемещениях в иерархической лестнице отдела. Только у нее глаз черный, греческий, еще сглазит.
В передней раздался звонок. Никита досадливо поморщился. Опять гости к матери!
Грохнули тяжелые банковские засовы – наследство бабушки-профессора. Обычно после этого доносились взрывы смеха, поцелуи. В этот раз было тихо.
Никита вытянул шею, прислушался.
– Мама! – крикнул он. – Кто там?
Дверь отворилась – на пороге стояла Вика.
Длинное пальто, рыжая пушистая шапочка, два огромных серых глаза…
– Господи! – засмеялась она. – Кит, ты все в том же кресле, в той же позе! Ведь прошел почти год.
Вика сорвала с головы шапку, выстрелив в сторону коридора брызгами воды. Потом запрыгала на месте, сбрасывая пальто:
– Помоги, еще муж называется!
Никита справился с замешательством и демонстративно медленно выбрался из кресла.
– Не ждал?
– Признаться, довольно неожиданно.
– Я по делу, ненадолго, – Вика оглядела комнату. – Все тот же кавардак! – и перевела глаза на Никиту.
Взгляд ее неторопливо сполз с широкого его лица вниз, по махровому халату, к стоптанным домашним туфлям с дырой у большого пальца.
– Ты все такой же. Только потолстел… А как ты находишь меня? Вика крутанулась, разметав жесткие черные волосы, прошлась по комнате легкой походкой. Ей очень шло это простенькое темное платье.
– Все такая же. Как игла, – скучно произнес Никита и плюхнулся в кресло. – У тебя есть курить?
– Найдется.
Вика извлекла из сумки сигареты, бросила их Никите.
– Мои что-то отсырели.
– Немудрено, – Вика бросила и зажигалку.
Подошла к стулу и наклонила его. Груда газет и журналов сползла на пол, обнажая красную обивку сиденья. Села, вытянув длинные стройные ноги в коричневых сапогах.
– Так вот, Кит. Я замуж выхожу.
– Поздравляю, – Никита почувствовал легкий укол в сердце.
– Мне нужен официальный развод.
– За чем же дело стало?
– За тобой.
– Пожалуйста! – с наигранной веселостью воскликнул Никита. – Сколько угодно.
– Я и не сомневалась в этом, Кит… Только надо сделать как можно скорее.
Никита наконец прикурил.
– А что, жених сбежит?
– Не исключено, – засмеялась Вика. – Договорились? Завтра же… Там надо заплатить какие-то деньги, я не знаю, сколько. Но если у тебя нет, я дам.
– Разбогатела?
Вика помолчала и произнесла упрямо:
– Я дам.
Никита выпустил колечко дыма, второе, третье… Кольца разбухали, поднимаясь к потолку, догоняя друг друга.
– Лучше бы сапоги починила. Подошва отваливается.
Вика подтянула ноги, точно ее ударило током.
– Наблюда-а-ательный, – в голосе ее, деловом и решительном, прорвались детские ноты.
В коридоре слышались шаги матери. Но войти она так и не решилась.
– Послушай, почему ты ушла от меня?
– Разлюбила.
Никита кашлянул. Он вспомнил, как ждал ее возвращения. У Вики в городе не было никого, ей негде было ночевать. И Никита был уверен, что она вернется… А прошло больше года.