Война. Часть 1 (СИ) - Страница 6

— Выключено? — Хором спрашивают у Рычагова техник и моторист, подходя к винту.

— Выключено. — Отвечает он мгновенно посерьёзнев, те, упираясь, вместе начинают проворачивать лопасти по ходу. Послышались чавкающие звуки заливного насоса.

— Винт на компрессию, поздний угол опережения, от винта! — Полетели команды. Мотор заработал сразу, лётчик убрал газ, техники прыснули в стороны. Самолёт плавно стронулся и, покачиваясь на кочках, резво побежал по полю. Через пару минут он остановился, мотор заработал на полных оборотах и пошёл на взлёт.

Первая половина пути прошла довольно гладко: облачность высокая, под крылом неторопливо плывущего на высоте тысячи метров самолёта вьётся грунтовка, слева вдали — свинцовые воды Тихого океана.

«Хорошо, душа поёт».

Но потом что-то пошло не так. За пять минут с моря на сушу вылез мохнатый туман, видимость упала до ста метров. Лётчик невозмутимо, твёрдой рукой продолжает вести воздушный корабль к цели.

«Что это я забеспокоился, впереди за штурвалом сидит сам Рычагов — лётчик от бога. Мотор гудит ровно, запас высоты есть… но дай-ка включу рацию, прогрею на всякий случай»… Подключаю батарею, выпускаю потихоньку длинную проволочную антенну с тяжёлым наболдашником на конце и щёлкаю тумблером радиостанции, с которой не расстаюсь ни на минуту. Только с этим условием я был отпущен в Приморье — всегла быть на связи и… заранее предупреждать о всех своих перемещениях.

«Вот с этим хуже, о своём полёте в Краскино я Кима не предупредил. Время для его ежедневного отчёта Москве ещё есть, было… Подумал что свяжусь с аэродрома по прилёте». Застёгиваю шинель на все пуговицы, затягиваю ремешки лётных очков — стёкла быстро покрываются мелкой водяной пылью. На часах полдень — должны быть уже в районе аэродрома.

— Антошка вызывает Подсолнух, Антошка вызывает Подсолнух. Приём. — В наушниках слышится громкий шум и треск.

Каждую минуту вызываю РЛС, которая по идее уже должна была начать свою работу на Новокиевском аэродроме, что под Краскино. Краем глаза, привалившись к стенке кабины, смотрю вниз — не появится ли разрыв в сплошной облачности, окутавшей землю и самолёт.

«Тишина… Точнее, сплошной шум».

Скручиваю потихоньку антенну, вставляю другой кварц и перехожу на запасную частоту на коротких волнах: шум в наушниках немного поутих, но РЛС попрежнему молчит.

«„Северок“ — не самолётная рация…. те, что скоро мы начнём выпускать по американской лицензии на радиозаводе Орджоникидзе, будут с частотной модуляцией в КВ и УКВ диапазонах. Там, конечно, уровень помех, создаваемых двигателем, будет намного ниже… Но всё равно, надо поговорить с мотористами, что могут сделать они со своей стороны»…

Рычагов начинает делать плавные развороты «блинчиком», плавно снижаясь, тоже видно понял, что мы где-то рядом с целью. Туман по мере снижения реже на становится, сдвигаю с уха один наушник и наклоняюсь к переговорной трубе..

— Опущусь метров до ста, — разговаривает как бы сам с собой ас. — если видимости не будет то летим обратно.

— Подсолнух ответьте Антошке, Подсолнух ответьте Антошке. Приём.

— Я — Подсолнух, я — Подсолнух, — вдруг минут через пятнадцать сквозь завывания и карканье в эфире прорывается чей-то голос. — слышу вас, Антошка. Приём.

— Нахожусь в воздухе где-то над вашим районом, как поняли меня? Приём.

— Вас понял, вы в нашем районе, приём.

— Сплошная облачность… если вы видите нас, то сориентируйте по месту. Как поняли? Приём.

— Вас понял…. — в наушниках громко и отчетливо зазвучал голос майора Сергеева начальника РЛС. — переключаюсь на круговой обзор. Приём.

И тут я понимаю, что последняя фраза майора прозвучала чисто, без помех. Мы проваливаемся вниз, сердце йокает. Лихорадочно срываю наушники и сквозь свист ветра слышу окончание фразы Рычагова, сказанной невозмутимым голосом: «… отрезало. Падаем». Но ещё до того момента, как я понял смысл этих слов, самолёт вырывается из молочного марева на свет и в десятке метров под нами блеснула зеленоватая водная гладь и поросшие лесом сопки.

«Рация»!

Щёлкаю выключателем, не отделяя анодную батарею сую «Северок» в сумку, второй — пустой накрываю радиостанцию сверху.

— Держись! — Кричит Рычагов.

Ещё успеваю ногами прижать сумку к спинке сидения лётчика, согнуться вперёд, насколько позволила шинель и ремни парашюта, и упереться руками во что-то впереди. Сильный сдвоенный удар самолёта о воду подбрасывает меня вверх, дальше — непередаваемое ощущение свободного полёта, земля и небо во время него несколько раз меняются местами, и неожиданно мягкое приземление на спину, которое всё же выбивает из груди весь воздух.

На мгновение тёплая мутная, пахнущая болотом вода заливает глаза и рот, но тут же сильные руки поднимают меня наверх, а сила инерции всё тащит вперёд, но и она пасует перед сплошной стеной озёрного камыша. Ошупываю себя: руки-ноги целы, позвоночник гнётся, голова? Что с ней сделается — наверное уже привыкла к своему беспокойному хозяину…

Освобождаюсь от парашюта, удобно устроившегося в подколенных ямках, и по дорожке, проложенной моим телом, заправив полы щинели за ремень, быстро, как мне кажется, двигаюсь к самолёту. Шаг, другой, третий… ноги вязнут в белесых вывороченных корнях камыша, руки обжигают колючие верхушки осоки. Двигатель самолёта наполовину зарылся в бурую тину, на винт намоталась зелёная борода, хвост — слегка приподнят.

В кабине лётчика какое-то шевеление, хватаюсь за край кабины и на руках с усилием, едва не потеряв сапоги, с трудом вырываюсь из объятий трясины: она нехотя, с громким чавканьем, отпускает меня.

— Паша, ты как? — Вглядываюсь в его мутные глаза. Лётные очки на шее, его глаза заливает кровь, струящаяся из под кожаного шлема, и он непослушными руками никак не может расстегнуть ремни парашюта.

— Я — в порядке… — Хрипит он.

— Хорошо, хорошо, — с моей помощью Рычагов оказывается на притопленном крыле, стоит держась руками за фюзеляж и мотает головой. — ты погоди минуту, я за рацией. Перевешиваюсь через стенку пассажирской кабины, руками нащупываю сумку, выпрямляюсь и вешаю её на плечо.

— Аптечка, носимый аварийный запас есть? — Подхватаю за плечи, чуть не упавшего лётчика.

— Нет… ракетница там. «Я бы не вспомнил».

Едва успели отойти от самолёта на пять метров, как откуда-то сверху со стороны берега по самолёту ударил пулемёт, поначалу забурлила вода, затем полетели срезанные свинцом стебли и, наконец разлохматился перкаль, приподнятого хвостового оперения.

«Подальше отсюда…. хрен нас кто здесь в этих зарослях найдёт… до берега метров пятьдесят, сплошь камыш и осока на многие километры… прорвёмся».

Заметно, что каждый шаг даётся лётчику с трудом, но он, тяжело дыша и сжав зубы, продолжает, держась за мой ремень, упорно переставлять ноги. Пулемётчик, расстреляв ленту, делает паузу и начинает обрабатывать окрестности нашего приземления, но мы уже в сотне шагов оттуда. Удовлетворённый видом размочаленного хвоста самолёта, японский пулемётчик прекращает огонь, останавиваемся и мы. Паша стаскивает с головы, тыльной стороно кисти проводит по лбу, размазывая кровь.

— Погоди, дай посмотрю, — вешаю на шею сумку с рацией, споласкиваю руки в коричневой от взбаламученной нами грязи воде и отвожу наверх слипшиеся от крови волосы лётчика. — просто ссадина, ещё что-то болит?

— Бок… ударился об ручку управления. — С трудом выдавливает из себя Рычагов, держась за левый бок.

«Надеюсь ребро, а не разрыв селезёнки, в любом случае долго стоять он не сможет».

Стаскиваю шлем с головы и тут же надеваю его обратно: комары, мошки и слепни с высоким мерзким жужжанием бросаются в атаку.

— Как думаешь, Паша, где мы? Я пока мы падали по сторонам не успел посмотреть…

— Озеро Хасан…. западный берег… — шепчет лётчик, чувствуется, что каждое слово доставляет ему боль. — сели… у сопки Заозёрной.

«Как же нас сюда занесло? Хотя от Краскино до сюда по прямой всего лишь пятнадцать километров».