Война - Страница 43
Машины, сбросив маскировавшие их ветви, выезжали по отрогу оврага к дороге и выстраивались в колонну. В это время вернулись с противоположного берега Мороши разведчики.
По-юношески стройный лейтенант с возбужденным лицом захлебывающейся скороговоркой доложил командиру корпуса:
– Товарищ генерал! Вот, нашли! – И протянул поднятую в кустах гильзу от ракетницы. – Нашли еще следы мотоцикла с коляской! Ведут к лесу! Разрешите преследовать!
– Не разрешаю, – с сумрачной задумчивостью ответил Федор Ксенофонтович, рассматривая прессовку русских литер на шляпке гильзы.
– Мы его на краю света разыщем! – Большие глаза лейтенанта на почти детском лице горели азартом охотника.
– Не разыщете, товарищ лейтенант. – Федор Ксенофонтович с досадой бросил на землю гильзу. – Да и не до этого сейчас…
Вскоре овраги над Морошей опустели. Автоколонна проехала по Крашанам, уже напоминавшим растревоженный муравейник, вышла на западную окраину местечка и, оттеснив пестрый, еще не очень густой поток беженцев, свернула с магистрального тракта вправо на безлюдный песчаник и, набрав, как было приказано, нужные дистанции между машинами, устремилась на северо-запад, в направлении селения Варичи, за которым на опушке леса было подготовлено место для командного пункта корпуса. Впереди колонны, взметнувшей в небо пыль, мчались мотоциклисты с пулеметами на колясках, затем два бронеавтомобиля разведчиков, за ними шли машины командования корпуса, отделов штаба, а основную часть растянувшейся вереницы составляли грузовики штабных подразделений.
Генерал Чумаков ехал в легковушке один: Карпухин умчался на мотоцикле в голову колонны. Водитель Манджура, виртуозно объезжая почти невидимые в пыльной кисее выбоины на песчаной дороге, часто высовывался из эмки и опасливо осматривал небо. Федор Ксенофонтович тоже тревожился, как бы во время марша не налетели самолеты, которые то и дело проходили по сторонам на восток и на запад. Но, видать, все дороги в приграничье курились сейчас пылью… И еще неотступно томило генерала чувство какой-то собственной вины, будто он не предпринял чего-то важного, крайне необходимого. Может, надо было ему самому поехать в штаб армии, представиться командующему, на месте выяснить обстановку? Эта мысль появилась сразу же, как только штаб корпуса направился из военного городка в овраги над Морошей. Но за этой мыслью следовала другая: вдруг поступит приказ, а он в это время будет колесить где-то по дорогам в поисках штаба.
Приказ… Какой? Какую задачу может поставить командующий перед корпусом, который как недостроенный корабль: есть четко обозначенный каркас, есть частично подготовленные материалы и вооружение, а иные подвозятся, но военного корабля с обученной командой еще нет…
И вдруг Федор Ксенофонтович понял, откуда рождается в нем чувство виноватости. Ведь он больше сейчас размышляет именно над тем, что корпус еще не сформирован, что решать серьезные боевые задачи он не в состоянии и что ему, генералу Чумакову, не под силу, даже если вынудит к этому обстановка, реализовать предназначения механизированного корпуса – именно те, которые он с такой доказательностью разрабатывал в своих статьях… Ну, а если поступит приказ идти навстречу врагу?.. Надо же искать какую-то форму организации наличных сил, растворенных в многоликом, но пока еще не сформировавшемся организме войскового соединения.
Эти размышления будто разбудили в нем титаническую потребность творчества. Он как бы увидел перед собой механизированный корпус развернувшимся на исходном положении для контратаки, увидел его полнокровным, каким должен быть по штатному расписанию, с четырьмя сотнями новейших танков… Но тут же боевые порядки двух танковых и одной механизированной дивизий поблекли перед его мысленным взором. Федор Ксенофонтович вспомнил справку, данную ему полковником Карпухиным, о наличии боевой техники и личного состава и силой воображения заставил себя увидеть неукомплектованные дивизии, увидеть в боевых порядках всего лишь девяносто танков, в большинстве своем устаревших, изношенных, со слабым вооружением – тех самых, которые использовались как учебные и которые в скором времени должны были быть заменены танками КВ и Т-34 – первоклассными боевыми машинами. Впрочем, они тоже имеются в корпусе – до двух десятков. И все-таки надо собирать силы в кулак, надо, может быть, свести корпус в дивизию, а в танковых полках иметь всего лишь по одному, но полнокровному батальону, по одному мотострелковому батальону и одному артиллерийскому противотанковому дивизиону. Истина где-то близко. Необходимо посоветоваться с Карпухиным, начальниками служб, с командирами дивизий и полков. Надо преобразовать танковые дивизии так, чтобы они стали мобильными боевыми группами, способными обеспечить взаимодействие танков и пехоты…
Шедший впереди броневик вдруг мигнул красным сигнальным огнем, затормозил и тут же снова набрал скорость, оставив позади себя непроницаемую тучу клубящейся пыли. Но Федор Ксенофонтович рассмотрел слева на стыке дороги и малонаезженного проселка группу людей возле трех мотоциклов с колясками: кто-то махал эмке рукой, требуя остановки. Манджура сбавил скорость, и генерал Чумаков узнал полковника Карпухина.
– Сверните, – приказал Федор Ксенофонтович Манджуре и, когда эмка остановилась, торопливо открыл дверцу, ступил на запыленную мураву. Тут же увидел такое, что к горлу подступила тошнота: в коляске ближнего мотоцикла, скорчившись, полулежал мертвый боец; его лицо и комбинезон на груди были в сплошной кровяной корке, передняя часть мотоцикла и коляски тоже залита кровью, которая, пропитав темной краснотой осевшую на нее пыль, превратилась в затвердевшие сгустки. Близ мотоцикла стоял, вытянувшись в струнку, старший лейтенант с перебинтованной головой, из-под его синего, распахнутого на груди комбинезона выглядывали бархатные петлицы танкиста со знаками различия. Старший лейтенант напряженно смотрел на генерала Чумакова и, кажется, с нетерпением ждал, когда ему разрешат сказать что-то очень важное и безотлагательное.