Война - Страница 37
Лицо майора было коричневое от загара, огрубелое, в нижней половине отяжеленное, нос крупный, чуть нависший над тонкими губами, брови выгоревшие, почти незаметные, а под ними глубоко сидящие настороженные глаза. Может, эти цепкие, мгновенно сбросившие дрему глаза, покрасневшие от усталости, и заставили Федора Ксенофонтовича обратить внимание на майора. После того как полковник Карпухин деловито попросил телефонистку срочно соединить его с Крашанами и назвал позывной военного коммутатора, генерал Чумаков заговорил с майором:
– Садитесь, пожалуйста, товарищ майор… А вас что, служба или личные дела здесь держат?
– Служба, – с готовностью ответил майор и присел на табуретку лишь после того, как генерал и полковник уселись рядом на крашеную скамейку со спинкой.
– Мотоцикл ваш? – включился в разговор Карпухин.
– Мой.
– Что-то я номера такого у нас не помню.
– Мы дорожники фронтового подчинения, – пояснил майор. – Мостами занимаемся.
– Позвольте, что значит «фронтового подчинения»? – удивился Федор Ксенофонтович.
Майор отвел глаза в сторону, будто смутился, потом посмотрел на телефонистку и, понизив голос, ответил:
– Ну, в смысле окружного подчинения… Сами понимаете… Штаб округа в любой час может стать штабом фронта. Время такое.
Федор Ксенофонтович с досадой подумал о том, что майор из дорожного батальона с большей определенностью говорит о близком начале войны, чем говорил командующий округом.
– Вам что-нибудь известно? – спросил он, требовательно глядя на майора.
– Нас предупредили, что надо быть готовыми, – уклончиво ответил майор и посмотрел на наручные часы. – Я жду звонка из Белостока от наших. Там, может, уже что-нибудь известно.
Ни генерал Чумаков, ни полковник Карпухин и в мыслях не могли держать, что перед ними сидел один из множества переодетых немецких диверсантов, заброшенных в приграничные районы. И самое удивительное, что «майор» им почти ничего не врал. Он действительно входил в отряд, который приготовился к диверсиям на дорогах предполагаемого отступления частей Красной Армии как раз в полосе корпуса, который ехал принимать Чумаков. «Майор» действительно ждал звонка из Белостока от своих, ибо до начала войны диверсантам было запрещено вести переговоры по рациям, и, как бы в насмешку над нашей беспечностью, они пока пользовались телефонной связью, взаимопроверяя, как удалась заброска на советскую территорию диверсионных отрядов на разных участках.
– Крашаны!.. Крашаны!.. – монотонно ворковала за перегородкой телефонистка.
«Майор» снова посмотрел на часы и сказал то ли со вздохом облегчения, то ли с досадой:
– Назначенное мне время истекло. Звонка уже не будет. – Затем повернулся к окошку, за которым сидела телефонистка: – Девушка, если ответят Крашаны, спросите, пожалуйста, заодно, есть ли у них связь с Белостоком.
Телефонистка в это время как раз установила связь.
– Крашаны?.. Тамарочка, ты? Не спи, миленькая, дай мне линию для военного начальства. – Она с любопытством повела в окошко красивыми глазами на генерала Чумакова. – Соедини, золотце, с «Черепахой»… Что?! На повреждении?.. А Белосток?.. Ясненько.
Выдернув из гнезд коммутатора шнуры, телефонистка с сожалением посмотрела на военных и, подперев маленьким кулачком нежный подбородок, участливо спросила:
– Что будем делать? «Черепаха» на повреждении, а с Белостоком тоже почему-то связи нет…
– Ну и порядки! – с укоризной произнес Федор Ксенофонтович. – Тут колеса дырявят, там линия не работает…
– Чертовщина какая-то! – сумрачно ответил Карпухин и обратился к телефонистке: – Пожалуйста, продолжайте вызывать «Черепаху».
– А что с колесами? – заинтересовался «майор», поднимаясь и надевая фуражку.
Когда Карпухин, не скрывая гнева, объяснил ему, «майор», поразмыслив и как-то оценивающе посмотрев на генерала Чумакова, неуверенно сказал:
– Я еду в направлении Крашан… Могу, товарищ генерал, вас завезти.
– А двоих? – ухватился за это предложение полковник Карпухин. – Возьмите нас двоих… Как ваша фамилия?
– Птицын… Не могу двоих, у меня за рулем боец. А коляска, пожалуйста, в вашем распоряжении. – Он посмотрел на генерала выжидающе-настороженными глазами.
– Нет, это не дело, – Федор Ксенофонтович поморщился и перевел взгляд на Карпухина. – Как, Степан Степанович?.. Явиться в незнакомый штаб среди ночи одному, объясняться…
– Может, мне смотаться за машиной, – с готовностью предложил Карпухин.
Чумаков призадумался, затем поднял к глазам руку с часами и ответил:
– Это займет много времени… Я не думаю, чтобы связь долго отсутствовала.
Телефонистка, внимательно прислушивавшаяся к разговору военных, снова начала вызывать «Черепаху», а «майор» Птицын, надев фуражку и приложив руку к козырьку, спросил:
– Разрешите быть свободным, товарищ генерал?
– Пожалуйста.
Щелкнув каблуками, «майор» вышел.
Если б можно было увидеть из освещенной комнаты почты ее крыльцо, окутанное сумраком ночи! На нем в напряженной нерешительности остановился «майор» Птицын, он же Владимир Глинский – бежавший во время гражданской войны за границу отпрыск русского графа. Противоречивые чувства волновали сейчас Глинского. Конечно, недурно было бы привезти в лес, на базу своей абвергруппы, если не генерала, то хоть этого долговязого полковника. Впрочем, нет. Пленные свяжут отряду руки… Можно, конечно, разрядить сейчас в них свой пистолет и успеть скрыться: благо, водитель уже сидел в готовности за рулем мотоцикла…
Глинский медленно начал спускаться с крыльца. Надо было спешить в лес, где его люди дежурили у включенной рации. Пока не поступил по радио условный сигнал, пока по ту сторону границы в отмеченных на картах деревнях не запылали пожары – знак для начала действий абвергрупп, – было запрещено совершать диверсии или убийства. Иначе события могли сложиться, как в прошлом году во Франции: некоторые группы поспешили начать в тылу французов разрушительную работу, а срок вторжения германских войск был перенесен. И многие поплатились жизнью.