Война - Страница 14

– Тогда я чего-то не понимаю. – Чумаков вздохнул и захрустел пальцами. – Я знаком с планом мобилизации и развертывания войск в случае войны.

– Я тоже, как ты понимаешь, знаком, – обидчиво заметил Павлов. – Приказа о вводе плана в действие не поступало.

– Там указывается, – продолжал Чумаков, будто не расслышав последних слов Павлова, – что в случае начала войны расположенные в западных районах войска должны сдержать первый натиск врага, разбить его контрударами и отбросить за линию границы… Так?

– Ну а как же еще? Наша оборона должна носить активный характер. – Павлов с раздражением посмотрел в лицо Чумакова. – Это значит – контратаковать и опираться на укрепрайоны и линию полевой обороны вдоль границы.

– И в это время, – спросил Чумаков, – должно происходить стратегическое развертывание наших главных сил?

– Совершенно верно. Это азы стратегии!

– Но мы-то разве успеем осуществить прикрытие этого развертывания, если заблаговременно не займем боевые позиции? – Заметив, как при этих словах Павлов нетерпеливо пристукнул рукой по столу, Федор Ксенофонтович добавил: – Ведь немцы действительно сосредоточивают войска вдоль границы.

– Это еще неизвестно, с какой целью они их сосредоточивают. – Павлов перевел взгляд на стену, где распласталась огромная карта Белоруссии, подумал и, посмотрев на Чумакова, сказал: – Но дело даже не в этом. Вот приедешь в свой корпус, все увидишь сам… Тебе известна задача корпуса согласно плану прикрытия?

– В общих чертах.

– Сейчас у нас все в общих чертах. – Павлов еще больше посуровел. – Твой механизированный корпус в случае начала военных действий должен развернуться во втором эшелоне армии, которая своими главными силами, находясь в первом эшелоне округа, будет прикрывать свой участок границы. Так? А какие силы ты будешь развертывать? Твой корпус только формируется. Его танковые дивизии укомплектуются новыми танками, в лучшем случае, в течение этого года. В корпусе больше половины красноармейцев первого года службы. Артиллерийские части получили пушки и гаубицы, а снарядами еще не обеспечены. Тягачей же совсем нет… Автомобильный парк пока настолько мал, что способен поднять не более четверти личного состава… Я уже не говорю, какого еще вооружения и техники не хватает… Округ в целом только на полдороге к боеготовности: укрепрайоны в стадии строительства, авиация в должной мере не обеспечена ни новыми самолетами, ни полевыми аэродромами для рассредоточения. Все это там… известно. Но в случае чего воевать будем!.. Есть боеспособные дивизии!

Зазвонил один из телефонов, и Павлов порывисто снял трубку.

– Да, слушаю!..

Докладывали из штаба 10-й армии о вторжении немецкого самолета в наше воздушное пространство, о передвижениях войск по ту сторону границы, о захваченном диверсанте.

– Ясно… Ясно… Слышал!.. Не у вас первых! – Павлов недовольно хмурил брови. – Выдержки больше!.. Больше выдержки!

Когда он положил трубку, Федор Ксенофонтович спросил у него:

– Я не очень затрудню, если попрошу связаться с Москвой, с маршалом Шапошниковым?

– Борис Михайлович будет о чем-то хлопотать для тебя? – насторожился Павлов.

– Нет. – Чумаков усмехнулся. – Маршал просил меня позвонить… по одному вопросу.

Не прошло и минуты, как Наркомат обороны был на проводе. Маршала Шапошникова в своем кабинете не оказалось. «Поехал в госпиталь навестить больного», – доложил дежурный по его приемной.

Федор Ксенофонтович досадливо вздохнул. Разговор с Павловым тоже нарушился. Командующий округом молчал, глядя на Чумакова отсутствующим взглядом. Затем едко усмехнулся какой-то своей мысли и спросил:

– Ты, Федор Ксенофонтович, когда-нибудь сидел голым… на раскаленной сковородке?

– Слава богу, не приходилось. – Чумаков засмеялся.

– А мое кресло сейчас напоминает эту самую сковородку. – Павлов поднялся и протянул для прощания руку.

Нил Игнатович лежал на спине, уставив неподвижные глаза в потолок. Но сквозь стекла пенсне потолка не видел, а только туманную белизну, в которой расплывался верхний край высившейся над его койкой стены. Зеленый плафон посреди потолка виделся тоже размытым пятном в подсиненной белой мари. Туманная белизна, кажется, окутала и самого Нила Игнатовича, навевая дремотное безразличие. В нем брезжило слабое желание снять пенсне, чтобы взгляд его старых, дальнозорких глаз ощутил реальность линий, очертивших потолок и мягкую зелень плафона. Но все медлил подтянуть к лицу руку, словно для этого не хватало сил или не хотел потревожить лежавшую на груди газету и ее шорохом нарушить убаюкивающую тишину. Нилу Игнатовичу мнилось, что и сам он размыт в этой надвинувшейся на него белизне, что тело его растаяло в печальной старческой утомленности, которая залегла где-то возле головы, источая чуть внятный звон. А в глубине этого зыбко плывущего звона вяло и нестройно ворочались его мысли и одна за другой будто бы лениво струились сквозь стекла пенсне в белое марево потолка вместе с его взглядом.

Странное и тягостное это состояние, когда ты наедине со своим одиночеством и со своей старостью…

И вдруг Нил Игнатович с тоской подумал о том, что вот так, в подкравшейся дреме, незаметно улетучится и угаснет в безмолвии какая-то, может, самая главная еще державшая его на белом свете мысль и он уже никогда не вернется из небытия. От этого в груди шевельнулся холод, возвратив ему ощущение телесности. Нил Игнатович с испуганной торопливостью поднес руку к лицу и снял пенсне.

Палата сразу же обрела знакомые очертания. В потолочных углах над окном сгустились тени, а в распахнутом окне с раздвинутыми занавесками вновь появились верхушки деревьев, облитые горячим солнцем.

Нил Игнатович повернулся на бок и переложил с койки на стул газету. Совсем недавно на этом стуле смиренно сидела его старенькая жена Софья Вениаминовна. Будто уловил тонкий запах французских духов «Коти» и увидел диковинный флакон, хранящийся дома с незапамятных времен. И услышал ее голос, сделавшийся к старости почти детским… Ага! Вот она, главная мысль! Софья сказала, что опять звонил Борис Михайлович Шапошников и обещал сегодня же навестить его в госпитале… Не забывает маршал своего старого учителя. А ведь дел и забот у него бездонная пропасть. Милейший Борис Михайлович! На всех у него хватает доброты в сердце… Светлая голова… Не многие, наверно, так понимают военную стратегию и оперативное искусство – через характер эпохи и уровень общественной мысли… А что касается истории, то он умеет всматриваться в нее, как в бессмертные глаза человечества…