Военные приключения. Выпуск 5 - Страница 58
Он оступился в густой спутанной траве, чуть не упал, матюкнулся, вцепившись в низко провисшую яблоневую ветку с крохотными зелеными яблочками, и встал. Куда ему теперь? Брату, поди, мать позвонила — даром что воскресенье, он все равно на работе. Домой? Нельзя, глаза девать некуда… «А башка, башка-то как трещит, господи!.. Дети, если б вы только знали, как у Дедушки Мороза болит голова… Боже ж ты мой, старик при смерти, а ты о чем? Ох, до чего ж все мерзко, стыдно, гнусно. И главное — ничто неизменимо… Что же, что он хотел сказать мне, объяснить позавчера? Чего-то он не стал говорить — того, что я должен понять сам…»
Он задрал голову. Солнце больно ударило по глазам, остро сверкая сквозь дрожащую, радужно мерцающую сеть ветвей. Тогда, в то утро, оно тоже было — неизменное и вечное солнце. И старик, никогда не говоривший образно, в тот раз, обращаясь к нему, сказал: «И когда мы вышли из виража, солнце белым пламенем хлестануло по глазам…»
«Я знаю, куда сейчас пойду», — решил он, выругался бессильным шепотом и решительно полез напролом через испуганно затрещавший колючий кустарник…
…И когда они вышли из виража, солнце белым пламенем хлестануло по глазам. Слепящим праздничным сиянием были заполнены отмытые весенним рассветом голубые звенящие небеса, и такое же сияние взмывало снизу, от жмурящейся в брызжущих пересверках голубой чистейшей воды Балтики.
— Прямо, — хрипловато сказали наушники. — «Полста пятый», цель прямо.
Анатолий мотнул головой, словно сгоняя солнечное смеющееся марево. Ах, черт, когда же он закончит свою войну?.. Ведь пять, нет — шесть, уже шесть лет! — а она для него все продолжается…
— Командир, вот он! — быстро сказали наушники голосом Проняхина. — Вот он идет. Ох и здоровый же, комод…
— Вижу, — негромко ответил ему Симонов. — «Салют»? «Салют», я «полста пятый», цель вижу. Идет к береговой черте, высота три тысячи. Начинаю сближение.
— Как учили! — напомнили наушники кодированную команду: «Цель реальна, атака на поражение».
Он мягко дослал вперед сектор газа и покосился в зеркало — там, в холодном блеске оптики, размыто покачивался «лавочкин» Проняхина. «Ладно, — подумал он. — Ладно… Не я у него — он тут, у меня. У нас! Чего же теперь от нас он может ожидать? Что уж теперь-то…»
Он старался не разглядывать темно-серый размашистый силуэт «Суперкрепости». Видел их в свое время. Навидался. Совсем недавно, шесть лет назад.
Эх, когда ж они, т е, угомонятся — те, кто посылает людей умирать..
Он оглянулся — вторая пара его звена шла за ним, быстро растягиваясь и выходя в боевой порядок атаки. А Б-29, такой привычный, узнаваемый сразу, темнел впереди — широченным смазанным косым крестом на фоне стеклянного неба.
Анатолий зло ткнул кнопку «Перезарядка оружия». Впереди под капотом, слышно даже сквозь мощный рев пришпоренного двухтысячесильного мотора, вкрадчиво-зловеще прошипел сжатый воздух, раздался звонкий щелчок-лязг затвора, запечатавшего досланный в ствол первый снаряд.
— «Полста пятый», я — «Салют», почему молчите? — нервно спросили наушники.
— Цель вижу. Преследую. Выполняю перехват, — сухо ответил Анатолий, покосившись через плечо. Проняхин был уже за спиной выше, быстро переходя влево вверх, чтобы прикрыть его, командира, и одновременно увеличить Анатолию сектор стрельбы и маневра; если же сейчас его, Симонова, собьют (ведь он ведущий звена и в первом заходе ему нельзя маневрировать, он будет, как требует того закон, заводить нарушителя, точнее, подставлять себя под огневые установки «Крепости», а их там десять — десять! — стволов) — так вот, если его собьют, Проняхин тут же ударит по нарушителю. Обо всем этом, «проигрывая» возможные ситуации, они не раз договаривались на земле, в долгом томительном ожидании нарушения государственной границы — нарушения, которое повторялось в последние три месяца семь раз и которое сегодня должно стать восьмым — и последним.
— Повторяю — как учили! — тревожно напомнил оператор наведения.
— Да помню же!.. — сквозь зубы отругнулся Симонов.
Впереди слева мягко засветилась медовой желтизной береговая черта. Б-29 висел абсолютно неподвижно, лишь медленно, чуть заметно ползла под ним сине-зеленая густая масса сплошного леса, да далеко-далеко за ним, на пределе видимости, мощно синела грозовая туча. Май был душным, горячим и празднично-грозовым. Настоящий май.
Анатолий мягко положил «лавочкина» в левый крен и плавно развернулся на курс «крепости». Громадная махина тяжелого бомбардировщика теперь зависла впереди справа, совсем недалеко, в каких-то восьмистах метрах, а прямо по курсу — вполгоризонта — легло море. Пилот-нарушитель был настолько спокоен и уверен в опыте предыдущих семи пролетов, что, видя звено Ла-11, даже не увеличил скорость, и потому Анатолий быстро нагонял его, отчего бомбардировщик словно пятился к нему задом. Море быстро приближалось.
«Каникулы», — вдруг вспомнил Симонов. Школьные каникулы еще не начались — значит, на пляже народу будет не так уж много; впрочем, сегодня воскресенье. Значит, надо все закончить или до береговой черты, или после…
И тут он сообразил, что уже все решил, понял, что будет стрелять. Решил? Но ведь он не хочет этого! Это же… это неправильно! Нет, черт, не то — это страшно! Это же страшно — стрелять в недавнего союзника, товарища, собрата по битве. Политики и вожди, те, кто послал этих парней сюда, могут говорить и требовать что угодно — но они не могут изменить то, что было, и они не могут заставить нас забыть, что мы с этими парнями, возможно, встречались там, на Востоке или Западе, каких-то шесть лет назад. Но как нам узнать друг друга здесь, сейчас?..
Ставшая вблизи серебристо-серой, «дюралевого» цвета, махина медленно-тяжко ползла справа; Симонов уже видел силуэт, вернее, светлое пятно лица кормового стрелка в узко-высоком, хрустально поблескивающем граненом стеклянном «скворечнике» над длинно торчащим стволом 20-миллиметровой пушки. Он уже видел бархатно-коричневые густые потеки копоти на подрагивающей обшивке мотогондол за выхлопными коллекторами здоровенных двигателей, видел даже «строчки» — швы юбок обтекателей. Он растянуто обгонял четырехмоторный бомбардировщик, идя слева от него.
Оглядываться было уже некогда, но он и так знал, что Проняхин держится сзади слева и выше (на миг он будто увидел Серегино лицо: нервно сжатые губы, подрагивающие тугие скулы, капельки пота на носу, острый прищур и если б не наушники — то аж шевелящиеся от напряжения уши); вторая пара звена, как и условились, должна была уже занять позицию справа выше нарушителя — на подстраховке. «Но неужели, неужели же парни в этой машине еще надеются, что и сегодня будет так, как прежде? Неужели командир экипажа еще ничего не понял? Он же видит нас, видит всё… Вон его лицо! Обернулся! Смотрит на меня — в глаза ведь смотрит!..»
Какие-то длинные секунды два летчика — истребитель, изготовившийся к стрельбе, и другой, несущий угрозу, заключенную в мощном боевом корабле, — смотрели друг на друга сквозь непостижимо огромное расстояние пятидесяти метров — смотрели, узнавая и не узнавая друг друга.
Симонов не выдержал — он коротко отмахнул затянутой в шевретовую перчатку рукою: «Вправо! Давай вправо!» Командир бомбардировщика то ли улыбнулся, то ли что-то сказал. Симонов вновь вскинул руку, насколько позволял фонарь кабины, и размашисто ткнул большим пальцем вправо вниз. Американец широко покачал головой.
Но Анатолий, п р о с ч и т ы в а ю щ е наблюдал вправо, как все быстрей и быстрей наплывает напряженно дрожащий моторный капот на ждущее недвижимое море, — Анатолий еще надеялся, все-таки верил и надеялся, поэтому толчком дослал сектор до упора и, выйдя уже вперед, осторожно дважды указующе чуть качнул машину вправо; косясь, он отчетливо видел т о г о пилота — обернувшись, тот, видимо, что-то говорил своим.
Анатолий выждал еще пару погано-томительных секунд, упрямо оттягивая неизбежное. Но покато-ровненькая кромка правого крыла с чуть поободравшейся местами матово-зеленой маскировочной краской уже закрыла береговую черту.