Военные приключения. Выпуск 5 - Страница 38
Не отдавая себе отчета — так уж приучили его выполнять волю господина, — Абдулахаб спрыгнул с лошади и отстегнул пояс сардара. Он совсем забыл про вертолет, и только когда снаряды полоснули перед глазами, упал, прижался к земле. Первой мыслью было открыть ответный огонь из автомата, защищаться до последнего патрона, но он тут же отогнал ее: что может сделать пуля бронированному чудовищу с крупнокалиберным четырехствольным пулеметом? А если?.. И он, откинув руку, притворился убитым. Лошадь отбежала на обочину и стала щипать траву.
Вертолет сделал один круг, второй. Уж не хочет ли он сесть? Тогда придется принять последний бой…
Но вертолет вдруг круто развернулся и направился к кишлаку, где продолжали греметь выстрелы. И когда он завис над восточной окраиной, Абдулахаб пополз прочь от Башира, над которым уже зажужжали мухи, встал и пустился во всю мочь к горам.
Ему удалось уйти от преследования, и через неделю он разыскал жену Башира Гулям. Разыскал, но драгоценностей отдавать не стал: Гулям переметнулась к неверным, ушла жить к царандою. И Абдулахаб припрятал сокровища Башира до лучших времен, уверенный, что они скоро наступят. А казну, как и велел саиб, доставил самому Масуду.
Абдулахаб не рассчитывал на особое доверие в новом отряде и был немало удивлен, когда Масуд без особых расспросов и проверки оставил его при прежней должности. Еще больше удивился, узнав, что казна отряда содержится в том же самом банке в Файзабаде! Так он стал служить новому хозяину. Но если для отряда Башира жалованье и наградные за уничтоженных шурави, бронетранспортеры и вертолеты шли от Себгатуллы Моджаддеди из Пакистана, то моджахеды Масуда, помимо боевых задач, занимались добычей золота, на которое покупали оружие, и Абдулахаб почти не бывал в отряде, жалел, что согласился взять Земфиру с собой. Жене у Масуда жилось далеко не так вольготно, как у Башира. Вначале сардар относился к ней с недоверием, считал чуть ли не шпионкой шурави, а потом непонятно за какие заслуги приблизил, сделал хозяйкой своей палатки.
Такое положение еще больше расстроило Абдулахаба. Теперь он уходил на задания с грустными мыслями и тяжелым сердцем. Надо бежать, все настойчивее зрело решение. Забрать Земфиру и… в Арабские Эмираты или еще куда-нибудь: драгоценностей Башира, если умело ими распорядиться, хватит и им, и их детям… Можно прихватить и золотишко, намытое на Кокче. Только бы выбраться от шурави…
В этот день на допрос его вызвали уже вечером. Средних лет капитан, все тот же, который с первого дня задержания ведет с ним словесный поединок, был менее сух и официален.
— Так ничего и не хотите нам сказать? — спросил с непонятной веселинкой.
Переводчик перевел более жестко и неточно: «Так что, будем продолжать в молчанку играть или наконец вспомните, куда и зачем шли?»
Абдулахаб, как и прежде, сделал вид, что русский не понимает, ответил переводчику:
— Я все сказал, бирардар, что знал; да будет аллах тому свидетель.
— Какой я тебе брат? — возмутился переводчик. — И не боишься, что аллах покарает тебя за неправду?
Абдулахаб не боялся: во-первых, он не очень-то верил в аллаха; во-вторых, если аллах и есть, он не накажет мусульманина за обман шурави, а ниспошлет ему благополучие, ибо каждый неверный есть злейший враг ислама и заслуживает самой суровой кары.
Переводчик обратился к капитану:
— Бесполезно, Иван Андреевич. Эти фанатики, что им вбили муллы в голову, то и будут твердить.
«Значит, Мурмамад тоже ничего не сказал», — обрадовался Абдулахаб.
— Ну что ж, — поднялся из-за стола капитан. — Скажите ему, что передам их, в таком случае, органам национальной безопасности Афганистана. Там быстрее разберутся, кто они и что делали на западном берегу. Хотя вполне вероятно, что приходили за золотом, а когда их обнаружили, охранники ухлопали казначея, чтобы он не выдал место захоронения. Ничего, все равно найдем.
Абдулахаб с трудом сдерживал рвущуюся из груди радость: лучшего он и не ждал — главное, их отправят к своим, а там он сумеет выкрутиться, вплоть до того, что попросится на службу сарбазом или царандоем. Разыщет Земфиру и… Он даже в мыслях прерывал свою мечту, боясь, как бы не разгадали ее. А придет время, он и до этого золотишка, что на берегу, доберется. Только бы обрести свободу…
Переводчик перевел слова капитана. Абдулахаб благодарно приложил к груди руку:
— Да ниспошлет вам аллах милость и благоденствие.
…И вот он вместе с Земфирой!
Хадовцам тоже ничего не удалось выяснить о нем и, продержав две недели, они выпустили его, взяв обязательство проживать в кишлаке Шаршариф и никуда пока не отлучаться.
Абдулахаб поселился в заброшенной мазанке — война многих лишила родного очага — и вскоре обнаружил, что за ним следят. Это его не удивило — видимо, за тем и выпустили, чтобы выявить связи. Возможно, в биографии его что-то не совпало — он надеялся лишь на то, что следователи не будут столь дотошными, чтобы выяснять мельчайшие детали, которых он сам не знал, но если им удастся установить его личность, дело может обернуться худо.
Еще в камере к нему примазались двое, доверительно рассказывали о действующих в тех или иных провинциях отрядах моджахедов и о их храбрых сардарах, давали советы, как вести себя на допросах, — старались завоевать его доверие и вызвать на откровенность. И он «клюнул» на их приманку, «признался» в том, в чем «каялся» хадовцам.
Похоже было, что контрразведчики не очень-то поверили ему, а возможно, кое-что и выяснили — не о Саиде, коим он представился, а о Абдулахабе, сыне Махмада, сподвижника Амина, посланном в 1979 году на учебу в Ташкентский университет и вернувшемся оттуда в 1985 году инженером горнорудного дела с красавицей Земфирой.
Еще в начале 1980 года он узнал о гибели Амина и его приближенных, что стало с отцом, ему было неизвестно, и он со страхом ждал, что его отзовут с учебы. По прошел год, другой, никаких распоряжений из Кабула не поступало. После второго курса можно было поехать домой на каникулы, как делали некоторые его земляки; он воздержался, сославшись на желание получше узнать жизнь и работу в Союзе, и попросил послать его с геологами на Памир. Просьбу удовлетворили, и он около трех месяцев странствовал с экспедицией у подножья Дарвазского хребта в поисках ценных минералов. Сколько они тогда исходили, излазили, то поднимаясь к самым вершинам, то спускаясь в долину к быстрой и коварной речке, не ведая и не гадая, какую судьбу она определит ему впоследствии…
Горы, горы, речка Кокча… В то лето в его жизни произошло два важных события: он влюбился в Земфиру, сокурсницу того же Ташкентского университета, геологоразведочного факультета, принявшую участие в поисковых работах, а когда вернулся из похода, получил от старшего брата письмо, доставленное студентом-земляком, побывавшем в Кабуле на каникулах.
Брат писал, что по-прежнему работает начальником уездного царандоя — на эту должность он назначен был еще при Амине, что об отце сведений пока не имеет, высказывал возможность ухода его за кордон:
«Ты же знаешь его фанатизм, упрямство и приверженность корану, — осуждал он открыто, как и бывало ранее, отца, с чем не всегда соглашался Абдулахаб и из-за чего между братьями возникали ссоры. — Его всю жизнь учили владеть оружием и повиноваться, вдалбливали в голову, что не существует бога, кроме аллаха, и нет более правоверных на свете, кроме мусульман, осуждали дружбу с шурави, считая это вероотступничеством. И отец не сумел понять, что режим Амина был обречен с самого начала, когда тот, расправившись с Тарани, захватил власть, не оценил того громадного значения, которое имеет интернациональная помощь Советского Союза, спасшего апрельскую революцию, афганский народ от векового рабства и нищеты…»
Абдулахаба не очень-то огорчили распри отца со старшим братом — они и раньше бывали, — а вот что отец, вероятно, жив — обрадовало; кто из них прав, кто виноват, он не задумывался: время — лучший судья, оно рассудит; главное, что Абдулахаб может спокойно учиться — уж коли брата не отстранили от работы в царандое, то его и подавно не тронут.