Военные приключения. Выпуск 4 - Страница 11

— Вот это другой подход. Настоящее дело. Готовься, лейтенант, завтра погуляешь на свадьбе! Повезем жениху гостинцы!

Ночь. Дуновение небес. Туманные высокие звезды. Ладья на синей реке, увитая лентами. Гроздь рябины в руках у невесты.

Березкин негромко рассмеялся.

Утром на вертолетной площадке готовились к взлету две пары, два «ми-восемь» и две «двадцатьчетверки». Подвешивались бомбы, заряжались в барабаны снаряды. Заправщики заливали баки. Батурин чувствовал, как наполняются тяжестью машины, обремененные топливом, сталью, взрывчаткой.

Где-то в стороне, за горами, в том же воздухе, в том же солнечном свете, собиралась мусульманская свадьба. В мечети, в прохладных сумерках мулла раскрывал Коран. Гудела, рокотала молитва. Смуглые бородатые лица припадали к коврам. Колыхались над селением дымы. На блюдах курился плов. Величавые старцы, нарядные мужчины и юноши собирались на большое подворье.

Березкин с автоматом, с болтавшейся на груди фотокамерой развернул карту. Летчики поддерживали ее, а он прокладывал маршрут к кишлаку Тора-Коталь. Морщинистое усталое лицо знакомого командира эскадрильи, казалось, отражало эту карту. Линию полета — через лоб, переносицу, сухие искривленные губы.

— Я думаю, надо лететь здесь, по речке. Не прямо через горы, а зайти стороной. А то придется прорывать «пэвэо», — сказал командир, удерживая на весу хрустящую карту.

— Не придется, — сказал Березкин. — Они нас не ждут. Здесь, по данным, вообще нет никакой обороны. Женщины будут отдельно. Их бомба не тронет. А мужики всей бандой кучно будут сидеть. Их и накроешь. Лишь бы вы точно вышли и сразу, чтобы не спугнуть!

Свадьба втекала в подворье. Под тенистыми кронами на узорных коврах сидели седовласые старцы. Молодые в поклоне подносили пиалы с чаем. Тихие речи, шевеление усов и борода, шелк на подушках, черноглазое лицо жениха. И в плетеной подвешенной клетке златоперый павлин.

— Сажайте ко мне предателя! — сказал командир эскадрильи.

Тот, кого назвали предателем — презрительная кличка для всех, кто за деньги или за страх служил проводником в рейдах и налетах на базы, наводил вертолеты на родные кишлаки, указывали дома муджахедов, имена и явки мятежников, — пленный великан, уже шел, прихрамывая, опираясь на тяжелый костыль. Лицо его, гончарно-красное, твердое, было спокойно. Широкие сжатые губы казались вырезанными из камня. Два солдата конвоировали его к вертолетам.

— На мой борт! — повторил командир эскадрильи.

Пленный подошел, молча поклонился и замер, возвышаясь пышным складчатым шелком над головами пилотов.

— Сюда, — сказал ему Батурин, подводя к пятнистой машине, помогая влезть на ступеньку. И пока тот влезал, забросив клюку, Батурин сквозь ткань чувствовал литую мышцу.

Они уселись. Предатель — между левым и правым пилотами. Сзади него Батурин, чтобы можно было общаться. Березкин с борттехником уселись на лавку.

— Ну, с богом, как говорится, пошли! — сказал Березкин. — На свадьбе гулять и «горько» кричать! — взвел фотокамеру, прицелившись в круглое, наполненное солнцем стекло.

Вертолеты проскрежетали по рифленому железу, взмыли один за другим. Батурин видел сквозь блистер мелькающую серую землю. Все те же развалины старой крепости, как огромный гнилой зуб с провалившимся дуплом. В недрах дупла на пепелище виднелись шатер кочевника и два неподвижных верблюда. Пролетели кишлак, клетчатую хрупкую вафлю. В ломких тисненых ячейках некоторые квадраты светились, словно покрытые золотой фольгой, — это сушился на крышах урюк. Зарябили поля, зеленые, черные, будто лоскутья бархата, нашитые на грязную мешковину пустыни. Струйки арыков пульсировали, отражали солнце.

Батурин видел, как за пышной чалмой афганца чернеет пулемет с концентрическими кругами прицела, стелется белый сахарный солончак. Чувствовал стремительный грозный вектор, по которому двигались вертолеты, — упрямый, отточенный, проходящий сквозь ствол пулемета. Думал: свадьба, война, ночное предчувствие смерти, мысли о милых, ожидание любви, затмение в страхе и ненависти — быть может, все это, неразделимое, переплетенное, переходящее одно в другое, и есть целостность жизни, которую невозможно понять, а только принять. Вот он, живой, никому не желающий зла, читавший «Бабур-намэ», летит на бомбовый удар. Он и есть носитель этой целостной жизни. Так и надо жить, не иначе.

Они пересекли долину и взмыли над плавными складками гор. Казалось, под огромной попоной спят великаны. Виднелись очертания их туловищ, ног и голов. Перевалили кручи и снова снизились к извилистой плоской реке. Низко шли над водой, над белесыми тростниками, над вспышками черного и белого солнца. Стая уток косо взлетала. Лунь, похожий на алебарду, соскользнул и пропал под днищем.

Батурин смотрел в прогал между головой вертолетчиков в пластмассовом шлеме и пышной чалмой афганца. Река кидала вверх бесчисленные отражения солнца, словно в воде открывались и гасли глаза, взлетали чьи-то руки, пытались задержать вертолет. Батурин на миг в испуге пожелал остановить вертолет, отвернуть назад, изогнуть в обратную сторону металлический вектор. Но пилот твердо удерживал рукоять управления. Незримая тугая стрела проходила сквозь ствол пулемета, и туда, по этой стреле, неслись боевые машины.

Резко, круто воспарили, отвернув от воды. Афганец, испугавшись виража, всплеснул руками, откинулся назад, на Батурина. Вертолет набрал высоту, развернулся, поместив в стеклянные грани кабины другие два вертолета. И в прозрачном блистере неожиданно близко возник кишлак. Дувалы, сады, виноградники. Плоские крыши. Куполок мечети. Склеенные домики, рулеты и лабиринты проулков. И среди гончарной лепнины в четырехугольнике просторного подворья открылась свадьба.

Пестрая густая толпа заполнила двор, окруженный стеной с округлой глиняной башней. Белые, голубые, розовые одежды, расстеленные красно-золотые ковры. В проулках толпились люди. В соседних улицах клубился народ. И все стягивались, вливались в это подворье, где на коврах, на узорах тесно сидели гости. Сверху, с высоты, заострившимся птичьим взором Батурин, казалось, разглядел пиалы с красным соком граната, окутанные паром груды риса с кусками смуглой баранины, блюда с плодами оринджа, бороды и в серебряных тугих завитках шитые тюбетейки, вольные складки одежд на плечах у мужчин и орнамент ковра, и блик солнца на стеклянном сосуде, и коня под тенистым деревом, его медное стремя, и куст блеклых роз, и легкий блеск от лежащего, притаившегося в древесной тени оружия. Он все это успел разглядеть, словно свадьба оторвалась от земли, приблизилась на миг к вертолету, показала себя и вновь удалилась, опала, легла на землю разноцветным клубящимся ворохом.

— Вот они, тут! — крикнул афганец, озираясь яростно и счастливо. Зубы его блеснули в мокрых красных губах, и глаза огненно провернулись в глазницах.

Летчик потянул рукоять, отворачивая, отваливая. Поставил землю плоско, дыбом, словно желал ссыпать, стряхнуть с нее свадьбу. И снова мелькнули две другие машины, пятнистые, длиннохвостые, с пушками и пузырями кабин.

— Пошел! — Березкин навалился на Батурина сзади, вертолетчику: — Дави их!

Вертолет медленно, сносимый вдоль гор, повернулся вокруг невидимой, пропущенной сквозь небо оси. Застыл на мгновение, словно трепетал в пустоте. И грозно, мощно, напрягая все свои стальные конструкции, рванулся вперед, в пике, захватывая в ромбы кабины пестрый клубок — ковры, пиалы и бороды, помещая их в прицел бомбомета.

Сорвавшись с подвески, бомба пошла на свадьбу, продолжая лететь под днищем, отлипая, проваливаясь, удаляясь к земле. Машина, отпуская от себя белую бомбу, косо ринулась в сторону, прочь, выстригая винтами небо. Батурин, вытянув шею, заглядывал из-за плеч великана. В крутом развороте увидел черный косматый взрыв, затмивший подворье, взлетевшие в клубах ошметки тряпья. В курчавом дыму открылась на мгновение жаркая яма в том месте, где только что пестрели ковры, белели тюрбаны и бороды.