Водопад грез - Страница 103

Мийа опустила Джеби на пол, подтолкнула его к Перримиду, и мальчик медленно, шаг за шагом, дошел до него. Я чувствовал ее напряжение, когда она направляла его. Перримид опустился на колени и подхватил Джеби на руки.

— Дядя Дженас, — пробормотал Джеби шепеляво, но разборчиво. Он опустил голову на плечо Перримида, обнимая его.

Перримид поднял на Мийю глаза, его мозг был переполнен нежностью /извинениями /чувством потери/благодарностью, на его лицо больно было смотреть.

— Позаботьтесь о нем, — пробормотал он. — Я знаю, что вы можете. Пока вам нельзя вернуться на другой берег.

Мийа кивнула, ее глаза были полны сострадания.

Киссиндра нерешительно подошла к дяде и встала рядом с ним. Она ласковой рукой коснулась темных волос Джеби. Он поднял взгляд, и они оба улыбнулись. Она отступила, а Перримид отпустил племянника, пробормотав ему «пока», когда тот направился к Мийе.

Киссиндра и Перримид следили глазами за Джеби, а потом взглянули на Мийю и меня, стоящих рядом, касающихся друг друга.

Я встретился взглядом с чистыми голубыми глазами Киссиндры, изо всех сил желая опустить голову.

— Прости, Кисс… — пробормотал я, не в состоянии рассказать ей о своих чувствах, не в состоянии даже показать их. По крайней мере здесь.

Но она улыбнулась и подошла к Воуно. Он обнял ее и тоже улыбнулся, пожимая плечами.

— Все в порядке, — сказала она, взглянув на него и на меня. — В некоторых случаях действительно нужен испытательный срок.

Я почувствовал, как на моем лице расцветает улыбка, как расслабляется мое тело, снова допуская Мийю в мой мозг. Я почувствовал, как ее любопытство дотронулось до поверхности моих мыслей, но она лишь подняла Джеби и не стала задавать мне никаких вопросов.

Воуно повел уезжающих обратно к флайеру. Ронин наблюдал за тем, как они удаляются, как он остается с нами, куда с меньшим беспокойством, чем то, которое он чувствовал пять минут назад. Я подумал, неужели он наконец увидел, что у нас действительно есть что-то общее? Но когда комната опустела, оставляя нас пятерых в неловкой тишине, измождение пеленой накрыло его мысли.

Хэньен подошел к нему, разгоняя оставленную ушедшими пустоту. Казалось, он чувствует усталость Ронина, хотя, может быть, он был не менее уставшим. На нем и на Мийе были одинаковые длинные бесформенные рубашки — должно быть, ночная одежда. Я сообразил, что уже близок рассвет. День, который пережили мы с Ронином, был, возможно, самым длинным днем в его жизни. И быть может, самым худшим. Он обмяк на диване, обхватив голову руками.

Коснувшись плеча Ронина, Хэньен мягко посоветовал ему лечь и поспать, сказал, что еще будет достаточно времени, чтобы завтра подумать о несправедливости и погоревать о погибших, а сейчас нам всем нужно отдохнуть.

Он незаметно использовал свои пси-способности, успокаивая Ронина и словами, и мыслями, внушая ему мысли об исцелении, тишине, спокойствии. Мне были знакомы эти ласковые прикосновения, я знал, что они могут делать, как много могут значить. Мне стало интересно, как часто он использовал свой дар в таком русле, исполняя работу посредника. Насколько я знал, он не пользовался им никогда, общаясь с землянами, и подумал: может быть, он в первый раз встречает и входит в мозг человека, чьи чувства так разбиты.

В моих мыслях мелькнуло что-то тоскливое и почти безнадежное, и я взглянул на Мийю. Она смотрела, как Ронин улегся на диванчик, а Хэньен накрыл его одеялом. И вспоминала, как давным-давно, когда ее собственная потеря была такой свежей, Хэньен так же успокаивал ее касаниями и мыслями, которые были самой нежностью. Она сильнее прижала Джеби к себе, гладя его волосы, бормоча слова, которые я не мог разобрать, — они были похожи на песню или на молитву.

Хэньен взглянул на нас, стоящих рядом, и улыбнулся. Не знаю, улыбался ли он тому, что видел нас вместе, или же тому, что после всего случившегося он не предал свою душу человечеству.

— Путь привел нас к дому в целости и сохранности, — пробормотал он. — Сейчас нам надо отдохнуть, пока есть где. — Он зевнул, словно наконец убедил себя в том, что отдых его слишком долго задерживался. Он вошел в свою комнату, ни сказав больше ни слова, но оставив в наших мыслях что-то вроде наставления.

Мийа повела меня к комнате, где спала она — где когда-то спал я. Я подумал, знает ли она об этом.

«Да», — ответила она, когда я поднял на нее взгляд. В ее глазах стояли слезы.

Я прикусил губу, желая сжать ее в объятиях, но дотерпел до того момента, когда она посадила Джеби на одну из коек, подвешенных между полом и потолком, и покачивала его, мурлыкая мелодию, которую я и слышал, и чувствовал одновременно.

Мийа отошла от койки Джеби и обняла меня. Она поцеловала меня, словно зная — а она должна была знать, — чего хотел я, чего страстно желал. Усталость моя пропала, как тень на солнце. Я почувствовал головокружение, словно гравитация исчезла, и мы поднимались в воздух.

Так оно и было. Я осознал частичкой своего мозга, еще не до конца потерявшей способность рассуждать, что мы действительно поднимались, словно по винтовой лестнице, ко второй койке. Мийа посадила нас на ее мягкий полумесяц, и он закачался под нашими телами. Мы дарили друг другу ласки, поцелуи, меняли позиции, проникая глубже в жажду и наслаждение, в тела друг друга, в мысли, в души.

Прошло много времени без каких-либо мыслей, только с эмоциями, и мы снова тихо лежали в мягких объятиях постели. Через несколько минут я подумал:

«Мийа, то, что ты сказала Наох об ан лирр… что их возвращение станет ключом к выживанию общины… Я подал тебе эту идею?»

«В некоторых случаях нужен взгляд со стороны, чтобы увидеть то, что не видно отчетливо никому изнутри».

Боль пронзила мою грудь.

«Что такое?» — спросила Мийа, словно острие ножа терзало нас обоих.

«Взгляд со стороны, — подумал я, и, не желая того, добавил: — Взгляд мебтаку».

«Биан. — Она ласково коснулась моей щеки. — Ни одному человеку никогда не приходила эта мысль за все те годы, что они копают рифы, за все время, начиная с их прибытия сюда. Никому, лишенному дара, эта мысль не придет. — Ее пальцы водили по моим нечеловеческим, но и негидранским контурам лица. — Неужели тебе и в самом деле никогда не приходило в голову, нэшиертах, что ты можешь быть лучше кого-то?»

— Мийа…

Ее пальцы коснулись моих губ, требуя тишины.

«Когда в ту первую ночь я проникла в твой мозг, я в первый раз по-настоящему поверила в то, что земляне и община могут доверять друг другу, хотя бы настолько, чтобы жить в мире на этой планете. И я подумала, что если бы был способ сделать так, чтобы они увидели этот мир, как видишь его ты… как видим мы… — Слова растворились в образах монастыря, рифов, секретов прошлого гидранов, которые мы вместе исследовали. — Мне всегда хотелось верить, что наши народы могут найти общую основу… И не кто иной, как ты, показал мне, что это возможно — Она представила, как должно разворачиваться будущее: — Сейчас мы вместе, Путь снова привел меня к ней, а Джеби — к нам. — Она увидела нас вместе в монастыре, в шуи, где ан лирр думали об исцелении, где теперь у нас будет время исцелиться… — Теперь все будет хорошо».

«Не говори так, — подумал я. — Никогда не говори так, никогда».

Я почувствовал ее удивление, ее нерешительность, когда она вспомнила, что однажды она говорила мне те же слова.

— Все в порядке, — горячо прошептала она. — Все хорошо! — Она снова поцеловала меня, взъерошив мне волосы. Но она сказала это вслух. Я почувствовал, как она немного отодвинулась, держа нашу мысленную связь открытой, но отступив на один шаг, как будто она подошла слишком близко к огню.

Я не стал пытаться лгать ей — я не осмелился. Мы оба подошли слишком близко к правде той ночью в монастыре, почувствовав, как тают наши мозги в огнедышащей печи воспоминаний о прошлом. Возможно, время и вера смогут исцелить нас с Джеби. Но ни того, ни другого мне не хватало всю жизнь. Мое прошлое слишком долго, слишком часто отнимало у меня мое же. Большую часть своей жизни я провел в зоне открытого огня. Не знаю, есть ли столько веры во всем пространстве-времени, чтобы превратить того, кем я стал, в того, кем я должен был стать.