Водолазия - Страница 1

Шломо Вульф

Водолазия

* 1. *

1.

"Тень метнется от палатки кто-то вскрикнет в тишине и душа уходит в пятки на проклятой целине..." - пелось в песне моей комсомольской молодости. В конце концов, кто-то же создавал все, на чем только и стояла великая держава для безбедного существования всяких феликсов, их эллочек и прочей швали из твоего романа "Убежище". И не им приклеивать мне ярлык чуть ли не фашиста какого-то. Мой отец, старший сержант Святослав Водолазов погиб, между прочим, на куполе рейхстага - последняя с нашей стороны жертва штурма Берлина.

- Я ничего не сочинял, Дима. Таня написала свои воспоминания, я их оформил для печати. Феликс обиделся и написал свои. Я и их добавил. Тут Элла взорвалась - оклеветали!... Теперь вот ты. Расскажи, я добавлю твою версию. Так что там было на целине с чеченами? Танины выдумки?

- Я их действительно загасил, но не от моей звериной сущности и фашистского нрава, а в ответ на их горячий нам привет в кустанайской степи. Не я их выселял сюда с Северного Кавказа, но и не им объявлять эти черные земли новой Чечней. Мы жили в своей стране, по своим законам, а они вообразили, что могут везде наводить свои порядки вместо советской власти. Но раз уж мы приехали на целину по воле народа, то с чего бы смирились с тем, что нас будут тут безнаказанно резать ни за что? Нашли, наконец, волчилы позорные, на кого кинжалы точить! Десять лет прожили здесь после ссылки без поножовщины. Ведь своего убьешь - попадешь под неписанный закон о кровной мести, всю семью обиженный клан изведет. Вот и чахло первое в их славной национальной истории поколенье без свежей крови. А тут мы, как подарок их бандитской судьбы! Хулиганье, конечно, несусветное, у некоторых на родине учет в милиции. Трудные подростки, но не наследственные же разбойники! К тому же поселились мы не за частоколом или за крепостной стеной с которой Максим Максимыч выглядывал из-под ладони дозор лихого всадника и серцееда Жоры Печорина, а в продуваемых ветром палатках. С пугливыми городскими девочками-поварихами. С тракторами вместо танков. Да еще с дурными руководителями, имевшими дилетантские инструкции от главного волюнтариста.

Климат был премерзкий - жара и суховей днем, чуть не мороз и роса ночью. Жрач-ку привозили от случая к случаю и то густо, то пусто. Земля пыль да колючки. Тут сроду ничего путного не росло. Целина, одним словом. С которой мы дали слово собрать "казахстанский миллиард" пудов зерна, ежели кто еще помнит, что это за пуд такой. Я лично уже нет. С этого-то лунного пейзажа!

С чечней впридачу!

Мы еще не все из грузовиков спрыгнули, а ихние сопляки уже носятся вокруг на местных низкорослых конях, орут что-то и нагло лыбятся из-под мохнатых шапок. Сами нарываются на неприятности, проезжая по нашим рюкзакам и чемоданам. Я, в принципе, человек славянский, спокойный, но, как любой русский, до поры до времени. Когда один абрек, я сам видел, своим стременем Маринку нарочно с ног сбил, я его догнал, взял за жопу и зашвырнул на соседнего всадника. Мой удер-жался в седле сменщика, зато тот еба... ладно, ладно, договорились! долбанулся об эту... ладно, в общем, каменную землю своей коричневой рожей так, что его с воплями унесли к чеченскому селу. "Ты!! Ты - покойник! - заорал мне взрослый бандюга, наезжая крупом своей лошади. - Тебе до утра не дожить!" Я посто-ронился, пропустил его мимо себя, а кобылу схватил за хвост, намотал мошну на кулак и так рванул, что она прямо на... ладно, я привыкну, чуть не на меня, короче, села. А когда я отпустил, взбрыкнула в воздухе всеми четырьмя подковами и унеслась в степь. Через несколько секунд - на дальнем холме. Уже без джигита.

После этого эпического подвига стоило мне только обернуться на их эскадрон, как вся черножопая конница в облаке пыли умчалась к своим домам, там спешилась и бросилась врасыпную. И все это с таким визгом, что наши девчонки невольно в ответ заверещали.

И - пошло, поехало. На каждый косой взгляд, не говоря о пере, - в рожу. Причем не только у наших палаток, а и в их сельмаге. Не я один попал на целину с опытом и с кастетом. Все знали свое уличное дело. Шпана послевоенная - комсомольцы пятидесятых. Так и сложилась у нас единственно возможная с подобной публи-кой дружба народов. От греха подальше, старейшины поспешили простить мне обоих пострадавших,. Даже на шашлык пригласили. Но, когда я сказал, что без водки не закусываю, а водку один не пью, приглашение с повестки дня сняли.

Дружба, однако, дружбой, а работали мы в поле одни, без чечни. Дома, от пущей сознательности, начали возводить только когда засеяли озимые. Это о нас писал поэт, как косички у девушек к раскладушке примерзали. Зато уже к весне поселок стоял! А через пять лет, когда комсомол начал очередную кампанию "учиться, учиться и учиться", я жил в построенной собственными руками именной одноко-мнатной квартире. И не один, а с одной симпатягой из прикарпатских красоток с полной пазухой чего надо. Работала она в нашем магазине и была первая певунья в поселке. Как заведет вечером "Выйди, коханая" - все останавливались.

И вот как-то нет ее с работы и нет. Я тоже припозднился тогда со своего трактора, а на дворе уже ночь, такая черная, какая только на целине бывает. Сердце упало. Взял я что под руку попалось, лом двухметровый, и бегом к фонарю над крыль-цом сельмага. А там грохот, в окнах тени мечутся, по которым я сразу определил - абреки! Я за дверь. Заперта на крючок. Сам мастерил - надежный. Я ломом ше-вельнул - дверь вместе с фрамугой упала внутрь - первая жертва. А ты не воруй, говорю, а сам смотрю, жива ли еще моя Галка. Нигде не видно. Только касса на полу валяется, и двое ползают по полу - выручку собирают. Для лома - самая подходящая поза, ежели по хребту. Загнулись благополучно - в гробу не ра-зогнешь. Еще трое с ножами к дверям прорываются. Мимо меня-то! Чурки дур-ные... Сами себе руки-ноги ломают - у меня ломик в руках что пропеллер.

Короче, ткнул я между рог последнего, что еще дрыгал конечностями, чтобы не мешал Гале голос подать, и зову.

Откликается, но глухо как-то. Я туда, сюда. Не понял, откуда пищит. Я в кладовки - нету. В погреб - пусто, только все разлито и разбросано. А она уж издали пищит свое "Мить!" "Ты где?" - ору. Ну, негде ей быть, а пищит. Не иначе с того света. И точно, наверху зашебуршило. Я к лестнице, а она сломанная напополам, ло-миком задел. Щепки вокруг, хоть печку растапливай. "Галь, ты на чердаке, что ли?" "Ага..." "Так сигай сюда, я поймаю." "Не можу, Мить. Привязанная. Поганые ссильничали..."

Я с крыльца долой, к соседнему дому, лестницу схватил и обратно.

Да... Сцена, надо вам сказать была та еще. Уже нас трое было, и то еле, с ножом, отвязали бедную. Сыромятные ремешки, да промокшие от ее пота страшная сила.

А у крыльца уже чеченская толпа, вой и проклятья. Как очередного страдальца вынесут - новые стенания. Милиция, конечно, тут как тут. И никто не верит, что я один с ними разобрался. Они все оказались с несколькими судимостями, а я - без единой.

Посадили, конечно. Но тут такое поднялось по всей округе! Комсомольцы наши тоже не твари дрожащие. Свои права имели. Уже через три дня меня отпустили, а потом вызвали в обком комсомола, грамоту ЦК вручили, к ордену представили и спрашивают: "Учиться хочешь? Есть у нас путевка ЦК комсомола, лучшему из лучших. В Ленинград." "А на кого учиться?" "Кораблестроителем будешь."

2.

В монологах романа "Убежище", который и заставил меня разыскать тебя, как его составителя, Дима Водолазов выглядит неким тупым чудовищем. Выше вы прочитали, как я проявил "свою яркую индивидуальность в экстремальной ситуа-ции", коль скоро от меня требуют того же высокого стиля, к какому вас приучили авторы монологов.

А теперь пару слов правды о себе вне всяких антисемитских закидонов, интересу-ющих прежде всего израильского и прочего русскоязычного читателя, который особо мил потому, что платит за книжки твердой валютой.