Во всю ивановскую (сборник рассказов) - Страница 7

* * *

Перешли в клеть. Там стояла Толина гармошка, Николай взял и поиграл немножко.

— Толь, — как мне показалось, сказал с грустью. — Как ты мне дом помогал делать, помнишь?

— Как же. Те с двуручником дорожили, пол сошкантивали.

— Да. А потом ты сочинил. И про пол тоже. «И дрогнет он в свой час под каблуком, а я рвану гармонь-полубаянку, чтоб друг в последний раз холостяком спел и сплясал лихую «сербиянку».

Когда Николай ушел, Толя рассказал, что Николай его одноклассник только до шестого класса, а там ему пришлось идти работать — умер от ран отец и от туберкулеза старший брат. И Николай больше не учился. До всего доходил сам. Но жену выучил, она учительница.

Не было нам суждено отдохнуть в этот вечер. Явился за нами и с ходу заявил, что мы обещали у них побывать, Толя Бляха медная.

— Когда это обещали?

— А в Красное-то ходили, перед этим. Я ж говорил, туда могли бы не ходить.

— Туда сильней тянули.

Толя вздохнул и велел мне надевать красную рубаху.

— А ты, бляха медная, коз-то нашел? — спросил я.

— Нашел, покажу.

Я впервые видел оренбургских коз пуховой породы. Длинношерстные чистенькие красавицы с умненькими жующими козьими мордочками и каменно замерший черноглазый козел очень мне понравились, и этим я очень угодил Толе. Чтоб не путать, назову его фамилию — Смертин. Он муж другой Толиной сестры, тоже Риммы, еще в гостях была тетка Лиза, сестра Анны Антоновны, и Ольга, ее дочь с мужем Николаем, очень молчаливым, по фамилии — Русских.

И в этом застолье были песни, частушки, пляски. Как подарок были две старинные песни, которых я раньше не слышал и которые до сих пор в Чистополье пелись. Вот первая:

Девица, красавица, что, скажи, с тобой,

Отчего ты сделалась бледной и худой?

Иль тоска-кручинушка высушила грудь,

Или тебя, бедную, сглазил кто-нибудь?

На сердце есть кручинушка, сохну день от дня,

Сглазил добрый молодец бедную меня.

Полноте печалиться и тратить красоту,

Разве не найдется милых на свету?

Много в кебе звездочек, полон небосклон,

Много в свете молодцев, но они — не он.

Перед второй надо предупредить, что «герба» — это межевой столб.

Вы поля, вы поля, вы широкие поля…

Что во этих полях урожай был не мал.

Что во этих полях среди поля герба,

Как под этой гербой солдат битый лежал.

Он не битый лежал, сильно раненный,

Голова его вся изломана,

Бела грудь его вся изранена,

На груди его крест золотый лежал,

А в ногах его конь вороный стоял.

Уж ты конь, ты мой конь,

Развороный мой конь,

Ты лети-ка, мой конь, на Россию домой,

На Россию домой, к отцу-матери родной.

К отцу-матери домой, ко женушке молодой,

Ко женушке моло-о-до-ой…

Второй песне Толя не подыгрывал, ее спели без аккомпанемента. Потом пели шутливые песни, где уж вели дочери, а не мать. Например, подражая церковным распевам, вспомнили комсомольскую самодеятельную тридцатых годов:

Отец благочинный пропил нож перочинный —

Расточительно, расточительно, расточитель-но-о-о…

Поп Макарий ехал на кобыле карей, упал в грязь харей —

Омерзительно, омерзительно, омерзительно-о-о…

Монашенки молодые пошли гулять в кусты густые —

Подозрительно, подозрительно, подозрительно-о-о…

У богатого мужика дом с чердаком, у бедного кисет с табаком —

Несравнительно, несравнительно, несравнительно-о-о…

— Цыганочку мне! — требовал Толя-хозяин который раз.

— Да я уж их тебе целый табор наделал, — отвечал Толя-гармонист.

— Эх, Толя-Толя, огурчик ты мой малосольненький, — приговаривал Толя-хозяин, не давая снять ремень с плеча и не давая встать, командовал: —Зетцен зи плюх!

Уже за полночь засобирались.

— Ну, бляха медная, ни выпить, ни высказаться! Вы что, хотите без Есенина уйти, это не по-людски!

Спели: «Над окошком месяц, под окошком ветер, облетевший тополь серебрист и светел…» — и с этой песней вышли на улицу. Восток начинал алеть.

— Эх, бляха медная, недогуляли, — огорчался хозяин, — терпеть ненавижу, когда спешат. Уж сами пошли, так хоть узду оставьте.

Унося в памяти это последнее, совершенно непонятное мне выражение, шли мы по спящему селу. Толя и Римма негромко завели песню:

Где эти лу-унные ночи, где это пел соловей, Где эти карие очи, кто их целует теперь?..

Римма простилась, и Толя на прощанье спел: «Покидая ваш маленький город, я пройду мимо ваших ворот», а мне, сводя и застегивая гармонь, сказал:

— Надо выспаться, а то, в самом деле, «утро зовет снова в поход».

* * *

Петро наладил связь. Он после лугов вышел на линию, отмахал пешком чуть не сорок километров, но результат был налицо, связь работала. Толя позвонил знакомым врачам в райцентр Котельнич, и они обещали прислать машину. Звонили мы от Петра, взаимно жалея, что вместе не порыбачили. Петро весело говорил о той трехсуточной нагрузке, которая легла на него.

— Начальник базарит, мол, с опозданием починил. А работы там было на бригаду, и пришлось бы ее высылать, я и говорю: чего базарить-то, мы же все мужики, поработали — попили соответственно. Знаете ведь, парни, по себе, какая жизнь, как провода закрытые, — раскрываешь их и не знаешь, в котором месте стукнет. Я думаю, что я с этой работой обмандаринился и, конечно, уйду, но не сразу, я его доведу до молочно-восковой спелости.

— Слушай, Петро, а зачем тебе столько сена? Понимаю, что много скотины, но, может, поубавить. Она ведь вас заездит.

— «Ниву» покупаем, — отвечал Петро.

Толя рассматривал Почетную грамоту жены.

— Петро, у тебя разве Нине уже шестьдесят лет?

— Откуда? — воскликнул Петро.

— Смотря — в связи с шестидесятилетием за добросовестный труд. И еще не на пенсии? Оригинально!

— Да га что, это же в связи с шестидесятилетием СССР, — объяснил Петро, но понял, что розыгрыш Толи удался, и первый захохотал.

— Сам мясо на рынок повезешь? — продолжал спрашивать я.

— Ни в кои веки! Тут с этим просто, сейчас полно умельцев — шарят по сельской местности на своих машинах. Перекупщики. Берут на корню, все берут. И мясо, и ягоду, а уж мясо только сюда подай. Колхозникам же выгодно отдать больше, чем по закупочной. И с клеймением не возись, и со всякими справками от ветеринара. Тот еще начнет губы надувать, а то и не найдешь. А эти прохиндеи сами везде договорятся — и деньги из рук в руки. А потом уж с вас, горожан, они вдвое слупят. Это я вам точно предсказываю.

— Что?

— А вот что. Мужикам сейчас дали вздохнуть, кто пообористей и посильнее, тот и заживет. А перекупщики-спекулянты будут плодиться. А потом того, кто сильно меры знать не будет, налогом прихлопнут. Оно, может, и правильно — не хапай, ну, а кому-то и руки опять отобьют. Тут у меня, в этом суставе, — Петро постучал по голове, — есть кой-какие соображения.