Во веке веков - Страница 9

– Женишься на одной – других обездолишь. Как им без ласки?

– Неужто пропадут?

– Добрый пастух не о себе заботится, о стаде.

– Э-э, Галинка… Со всего свету не соберёшь цвету. Мне б хоть одну подобрать, чтоб век скоротать.

Признание мужских заслуг льстило. Он выше вздёргивал голову, строго хмурился, стараясь справиться с простодушно-глуповатой улыбкой, которая неудержимо выплывала на лицо, выдавая его самодовольную радость, что крепок ещё телом, не в обузу семье, да вот и утех ещё не лишен. Камешек о женитьбе тоже не случайно бросил: как отнесутся?.. Может, и не выйдет ничего из задумки, так ведь сума – нищему не помеха.

– Что-то долго ты подбираешь, – посмеивалась невестка. – С семнадцатого, кажется? А сейчас сорок первый. Отними-ка, Тимоша, сколько будет?

– Двадцать четыре.

– Ого-го!

– Жениться б не беда, да не идут за меня. Сороку взять – щекотлива, ворону взять – картавита, взял бы сову-госпожу – так сватов не сыскать.

– Вот дед, окаянный, форсит, как молодой, – ткнула его невестка в бок. – Агрофевна-то, наверное, глаза проглядела, глядючи на тебя. Как ни выйду на улицу, всё она сидит на лавочке да на окна твои посматривает. Старая любовь крепко помнится.

Галина Петровна выглянула в окошко, выходящее на улицу, чтоб доказать правоту своих слов; ещё раз посмотрела в окно с раздумьем во взгляде и сказала с непонятным пока беспокойством:

– Зацепин идёт… К нам, вроде…

Тимофей Гаврилович поднялся из-за стола и пошёл встречать свата.

– Один шагает… Не в праздничном… – сообщила Галина Петровна. Повернулась от окна – мужа не было в избе, а Гаврила Матвеевич с неожиданной озабоченностью доставал из сундука свой праздничный наряд – рубаху, брюки-галифе, хромовые сапоги – и швырял их за занавеску на кровать, чтоб переодеться там.

– Галина, ты споро сюда медовуху принеси и водку. А лучше так: графинчик водкой жени и пометь мне его.

– Чего затеял ещё? – Галина Петровна присмотрелась к свёкру и по его спешке, по глазам, хитро блеснувшим сквозь прищурившиеся веки, догадалась – не озорует. И смех Василисы был не просто так – чего бы над бородой смеяться, и закрутился дед сразу, как услышал про Зацепина.

– Пап, что случилось?..Аль беда какая? – встревожилась она. – С Сашей, наверное? Да не томи душу.

– Какая беда? Чего сомлела? – рассердился Гаврила Матвеевич. Ведь какой народ эти бабы: одной скажешь – хохочет, другой – плачет. А Галинке, пожалуй, и надо сказать всё, решил он. В девках-то бедовая была! – Слушай, Галина. Зацепин зачем пришёл, сообразила?..

– Откуда ж мне знать? – Галина Петровна видела через оконца, что сват уже был во дворе и разговаривал с Тимофеем, хмуро закручивая цигарку. – В гости – рано… О свадьбе если говорить… Так сами виноваты, откладывали… Глядишь, внучонка бы нянчили. А мне хоть сейчас отгулять: напекли-нажарили – хоть отца с матерью жени.

– Вот и погуляем на свадьбе. Только женится не на Зацепиной, а на Иринке Морозовой, – сказал и, предупреждая возглас удивления, шепнул, – Не шуми.

– Да как же?

– А вот так же! Ольга Сергеевна тебе разве ничего не сказала?

– Не-ет. Да что-ж она? Дело-то такое… Как же, а?..

Галина Петровна почувствовала, что совсем запуталась и ничего не может понять. Иринка ведь с Костиком… А Сашка с Надей должен быть…

– А может, тоже не знает ничего?

– Как не знает? Мать-то?..

– Так ведь воспротивится. Вот и сговорились они уходом, – подмигнул хитро Гаврила Матвеевич и подтолкнул невестку к двери. – Потом потолкуем. Ты спроворь мне всё поскорей.

Галина Петровна послушно пошла из избы.

Раздвинув занавеску, Гаврила Матвеевич прошёл к зеркалу, поскрипывая сапогами. В галифе и синей рубахе, чем-то напоминавшей его командирскую гимнастерку с тех времен, когда по левый бок висела у него казацкая шашка, а в правый приятно похлопывал маузер в лакированной кобуре, дед как бы вернулся в двадцатые годы. И шаг стал по-былому быстрый, и взгляд – цепким: глянул в зеркало и прожёг, просверлил мужика с короткой бородой и подрезанными усами.

Разглядывал придирчиво и беспощадно: ну-ка, каков стал? Ещё гладок лицом, так это от сумерка в избе, а на хорошем свету морщин, как на старой мазанке; кучерявый чуб повылез, оголил широкого поката лоб; брови тоже как две приклеенные кудельки, а под ними в задорном голубом сиянье дробинки зрачков: зыркают туда-сюда. Может, и наш петух не протух. Не дадимся «рябому». Побалуем. Хоть день, но мой!

Подмигнул себе, отошёл от зеркала и посмотрел в окно: как там мужики? Они курили пока. Тимофей затягивался не торопясь, с раздумьем. А Зацепин садил, как перед броском в атаку, и этот бросок надо было предупредить. Медовуха нужна!

– Скорей! – крикнул он, услышав шаги невестки. Метнулся к столу, скинул с него на кровать книжки и вытащил на середку избы.

Галина Петровна поставила на стол два запотевших графина медовухи, принялась искать стаканы, и взгляд её прилип к свёкру.

– Про Сашку-то мне… Чего маешь?.. Как быть-то, говори.

– Какой женила?..

– Энтот, – показала она графин, в который вылила бутылку водки.

– Лошадей приведи. И тарантас. Пусть у Федоры стоят до часу… Водки не жалей.

– Да я…

– Знаю, не жадна.

– Не про то я.. Не по-людски получается.

– Ну, скажи им, скажи. Сто лет смеяться будут, как Валдаев от ворот повернули. Ольга Сергеевна ни в жизнь не согласится, факт. И Зацепины главная заковыка.

– Сами не отдали тогда…

– Закуски нам подбрось, легкой, – оглядел Гаврила Матвеевич собранный стол и направился в сенцы. Галина Петровна не отставала от него, шла по пятам.

– А в чём заковыка-то?

– Должники мы перед ним. Девятнадцатый помнишь? – задержал на ней вопрошающий взгляд Гаврила Матвеевич и кивнул: так-то, мол.

– В революцию всё так было: кто в друзьях, кто во врагах. Да и когда было-то?

– Давно не причина. Принял добро – помни, – отвернулся от неё Гаврила Матвеевич и в приоткрытую дверь следил за мужиками.

– Сколько же помнить?

– А пока живы будем.

– Чего ж хитришь тогда?

Допекла всё же невестка.

– А мне что-же, долгами внучат повязать?.. Не судьба им, значит. Силком любить не заставишь.

Глядя во двор, Гаврила Матвеевич прикидывал, что надо первым сделать. То, что Данила Зацепин пришёл не гулять, он высмотрел ещё из окошка. А сейчас увидел, что широкая грудь его под линялой рубашкой с расстегнутым воротом заколыхалась как во время метания стогов. Весь распал из нутра шел! Вон как садит! Тимофей ещё до половины самокрутки не дошел, а Данила уже обжигал губы, морщился. Сейчас швырнет бычок под ноги и заговорит… А этого допустить было нельзя. И Гаврила Матвеевич пошёл к ним, скрипя сапогами.

Мужики вскинули взгляды и с удивлением смотрели, держа на лице плывущие улыбки, в которых было и невольное восхищение тем, что не сдаётся старик, – вон ещё какой орел! – и невольная грусть по давно минувшему, и понятная опаска, как бы не настучал кто в НКВД, что, мол, кулак поднялся. Очень уж вольно шагал к ним, как из прежней жизни: подтянутый, по-весёлому строгий.

– Здорово, мужики!

Подступил к подтянувшемуся Даниле, чтоб смотреть глаза в глаза, забрал его руку поздороваться, сказал напористо:

– Вот тебя-то мне и надо! Пошли ко мне – медовуха есть. Там и поговорим, пока гости не собрались.

– Да я не в гости, по делу зашёл, – упёрся Данила, когда его потянул дед.

Тимофей удивился: как это не в гости? Уставился на друга. Гаврила Матвеевич продолжал его тянуть, подшучивая:

– Мешай дело с бездельем, проживёшь век с весельем. – И видя, что не справится с упрямым, рассерженно гаркнул: – Смир-рна! Как стоишь перед ротным?! По-од-тянись!

И Данила, и Тимофей хоть и понимали шутку, но от неожиданности вытянулись, а Гаврила Матвеевич тут же подхватил их под руки и потащил за собой.