Во веке веков - Страница 20

– Какой процент? – набычился Архип, уставясь на пана Игнация.

Гаврила Матвеевич понял, что дело сладил, дальше пусть сами торгуются, и побежал за мешком зерна, чтоб быстрее отмолоться. Забирая его, потеснил молодежь, укрывшуюся тулупом с головой.

– Ну-тка…

– Батя, с кем воевал? – спросил Николай, выглянув из ворота тулупа, и рядом с его лицом блеснули васильки девичьего личика.

– А нам хошь с кем подраться, лишь бы погреться.

С мешком на плече, как с малой торбочкой, он побежал на мельницу, улыбаясь про себя: «А мой раненый не промах парень. Враз девку под бок усадил и улыбаться заставил. Такой долго в холостых не проходит, готовься, отец, к свадьбе».

Возвращались с мельницы неторопясь. Гаврила Матвеевич лежал на сене полубоком, привалясь к головкам саней, а сын устроился на задке. Облокотясь на мешок с мукой и вытягивая из ворота тулупа тощую шею он крутил головой, оглядываясь окрест, широкими ноздрями жадно тянул воздух, в котором уже слышались запахи скорой весны. Лицо его порозовело, видел Гаврила Матвеевич, и глаза после шептаний с девчонкой ожили и засветились. И ещё заметил отец, пробудилась в сыне улыбка. Вдруг отведёт взгляд в сторону, всмотрится в бель полей с редкими, тут и там чернеющими купами ветел и осокорей, или прищурится на солнце и так это робко улыбнётся, словно научаясь этому сызнова. Вдруг стал расспрашивать про пана Игнация – откуда появился здесь, что за личность такая.

– Личность!., – рассмеялся Гаврила Матвеевич, вспоминая. – Я в какой-то год на Волге подрабатывал, купцам баржи грузил-разгружал. Случалось, по два мешка брал, а на спор и три громоздил. А приказчик обозвал меня принародно «личностью». Думал обидное что-то… Схватил его за штаны да за шиворот и с помоста в Волгу швырнул.

Тут уже оба посмеялись, а отец порадовался: не разучился сынок смеху.

– А полячек-то, приметная личность, да-а… По деревням его дразнят «пан – пустой карман». Но привечают.., – — хлыстнул коня не глядя Гаврила Матвеевич и, когда тот прибавил ходу, задумчиво прищурился, вспоминая про пана. – Сказывали, в городе работал на макаронной фабрике. Вдовец. С голоду в Ташкент ехал на большие хлеба, да вот у нас застрял. Живёт в Драбагане у нищенки, и сам чуть ли не побирается… Помогает всем советами. Головаст…

Серко бодро трусил, не дожидаясь кнута, сани легко скользили по наезженной дороге; на буграх заносились в сторону и, чиркнув по сугробу крылом, скользили дальше. На пути встречались им поезжане, и, прежде чем разъехаться саням, затевался приветственный разговор:

– Гавриле Матвеевичу с сынком доброго здравия.

– Привет, Аким..

– Здравствуй, Аким^: Савельевич, – вторил Николай, выворачивая из тулупа голову в краснозвездной богатырке, вызывая тем новый всплеск радости встреченного ездока.

– Гляди-ка, помнит!

– Так не раз бахчи твои обирал, наверное – перехватывал разговор Гаврила Матвеевич.

– По молодости с кем не бывало. А вы с мельницы, что ли?

– С мельницы. Помолол пшенички, сынка подкормить.

– Ну, бывай…

И разъезжались взаимно довольные: один – тем, что выразил своё уважение Гавриле Матвеевичу, с которым связана была вся жизнь с малолетства, когда ходил в его ватаге на другие хутора и села, другой тем, что показал сынку уважение к себе односельчан – гляди да на ус мотай. Не богат да славен, как барин. Сын тоже был удовлетворён, потому что хотел дослушать рассказ про поляков.

– А ты ло-о-вок. Поцеловал куму, и уста в суму, – рассмеялся Гаврила Матвеевич, напоминая сыну недавнее. – Глядь, и девку под тулуп.

– Замерзала же, видел…

– Да правильно… Добро творить надо тёплыми руками.

Нахмурясь, Николай молчал, опустив глаза и подтянув губы. Покачал головой в такт езды и вновь поднял глаза, только стали они не наружу глядеть, а куда-то в свою глубь. Гаврила Матвеевич замер, поняв, что вот сейчас и будет тот разговор, которого ждал, не торопя сынка расспросами, давая вызреть угнездившейся в нем боли. И сын заговорил.

– Озверел я там, батя. Рубка, пальба, погони. То мы за басмачами, то сами от них… А тут ещё жара, пыль, пот, гады всякие… Раз прискакал старик. «Спасайте, – просит, – бай вернулся и дома жгёт». На коней! Отбили, разогнали. Заночевать остались. А они нам резню устроили, повалили со всех сторон. Взводный говорит: «Без подмоги не продержаться, скачи, Колька, в отряд». Лёха, дружок мой, коня своего дал. Последней гранатой дувал свалили – это забор такой глиняный, как стена. Выскочил в пролом, стреляю, в меня палят. В ногу вдарило. Вроде как камнем. Скачу. Конь у Лешки лучший в эскадроне, птицей несёт. За село вылетели, проскакал, может, полверсты, а он тише, тише, да брыкнулся подо мной.

Охнул Гаврила Матвеевич. Вперившись взглядом в сына, он словно бы слился с ним, переживая и этот удар пули в ногу, и падение коня, предвещающее верную гибель. На миг показалось, что не Колька, а сам он спрыгнул с повалившегося коня, да тут же подломился от хлестнувшей по ноге боли. Упав, огляделся. Конь храпел, беспомощно задирал голову, порываясь встать и одним глазом виновато и тоскующе глядел на него, будто прося пощады. Впереди увидел камни, залитые лунным светом, под ними – чернь теней, но туда не успеть – всадники скачут от села. Назад лучше – и в бурьян спрятаться.

– Спрыгнуть с коня успел; но и сам повалился от боли, – продолжал рассказ Николай. – Всё-таки пулей вдарило, не камнем. Огляделся… Лунища как фонарём светит, весь на виду. А тут погоня скачет. Куда бы нырнуть?

– В траву, и назад! – приказно шепнул Гаврила Матвеевич, не спуская глаз с сына, и тот кивнул:

– Ага… Впереди камни какие-то. Подумал, там будут искать обязательно, а я за бурьян скатился и навстречу им пополз. За бурьяном оказался арык. Это как бы канава ручья, – объяснил Николай, и Гаврила Матвеевич сразу понял, что значило то узкое ложе, привидевшееся ему в переживаниях за сына.

– Вижу, поскакали к камням, а я скорей от дороги подальше. По бахчам, по огородам ползу. В какие-то заросли забрался. Перевязал себя кое-как, а идти не могу. И сил не стало, и на ногах не стою. Палку бы, так и палки нет. Решил отлежаться, но пить захотелось так, что невмоготу. По арбузам же полз, а не догадался прихватить. Прикатил бы как-нибудь – казню себя так, да разве тогда до арбузов было. А тут светать стало, по дорогам всадники скачут туда-сюда. Коня моего прирезали и увезли на арбе. В кишлаке перестрелка стихла – значит, и товарищей моих добили. И такая меня злость разобрала… Когда им надо было – прискакали: спасайте. А мы жизни кладём – никто не помог. Думаю, чиркну спичку сейчас – трава как порох сухая, огонь быстро побежит, спалит их посевы. Пусть с голода подыхают, раз не умеют по-людски. Ну, а сам подпалюсь – так мёртвому будет всё равно. Три патрона в нагане осталось, а мне и одного хватит. Вот, только донесение не успел доставить. Вынул записку, какую взводный давал, а там писано: «Колька, живи! Расскажешь, как мы сгинули за светлое будущее, Помни нас. Леха вот наказывает ещё, чтоб на свадьбе за нас первую чарку выпили». Леха, мой товарищ наивернейший, – сказал Николай с мокрым блеском в глазах. А Гаврила Матвеевич словно увидел его перед собой, белобрысого, в ржаных конопушках по лицу и с цигаркой в зубах.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.