Во львиной пасти - Страница 43

Иван Петрович остановился на ходу и окинул насмешника огненным взглядом.

— Ты чего зубоскалишь? Ливен сошел уже со сцены, и память о нем порастает травою, но девушку хотят насильно сделать несчастной.

— Зачем же ей быть несчастной? Фризиус хоть и втрое ее старше, да несметно, слышь, богат, уготовит ей довольственную жизнь, а она, как добрая шведочка, будет ему жена смиренная, по хозяйству заботная…

— Нет, этому не бывать! — решительно повторил Иван Петрович и топнул ногою.

— Да как же ты, сударь, тому воспрепятствуешь? — не отставал слуга. — Аль сам поведешь ее под венец?

Молодой барин вспыхнул и вскинулся головою.

— А хоть бы и так? До сего момента я, правда, не думал еще о женитьбе, но коли на то пошло…

— Ну, так я, стало, очистил тебе дорогу, — сказал Лукашка. — Памятуя твой, сударь, вчерашний приказ, я побывал уже в городе за букетцем роз…

— И добыл?

— Добыть-то добыл… Но дай рассказать все по ряду. Избегал я, почитай, все улицы и переулки, язык высунув: в паршивом этом городишке ни единого ведь цветочного магазина!

— Да у нас и в Белокаменной доселе их не завелося.

— То Россия, а это как никак немечина. Как вдруг слышу над самым ухом: «Lucien!» Глядь, ан из окошка кивает мне фру Пальмен, старушка, помнишь, экономка майора фон Конова. Ну, слово за слово, поведала она мне наперед свое горе: рассчитал майор их всех на мызе от первого до последнего, рассчитал по-божески, просил не поминать лихом, вышел с пистолей в другую горницу…

— И пустил себе пулю в лоб?! — испуганно досказал Иван Петрович.

— Пустил бы, кабы фру Пальмен, вовремя не толкнула его под руку: пуля ударила в стену. Взяла тут старушка с него клятву — не накладывать на себя рук; но с того самого часу он заговариваться начал.

— Ах, несчастный! С чего бы это он?

— А я так смекаю, что от него же раздобыли мы для государя план Ниеншанца, ну, и загрызла его совесть, что по его-де оплошности взята крепость. Само собою, что экономке его я об этом ни полуслова.

— Так ей пришлось тоже выселиться с мызы?

— Пришлося, и сняла она тут в городе квартирку под жильцов. Вот я ей и кстати как с неба свалился. Стала она меня упрашивать перебраться к ней с господином маркизом. И взялся я обделать ей это дельце в уважение доброй приязни господина маркиза к господину майору, буде и она тоже пособит мне в моем деле — достать букет наилучших махровых роз. Ну, а старуха на счастье великая охотница до комнатных цветов, захватила их с собой с мызы видимо-невидимо…

— Не размазывай, пожалуйста! — нетерпеливо перебил Иван Петрович. — Словом, она сделала тебе букет и ты отнес его по принадлежности?

— То-то вот, по принадлежности ли? До заднего крыльца и сеней коммерции советника пробрался я задворками без задержки. Попросил тут служанку вызвать фрёкен Хильду по экстренно-секретному делу. Не дослышала ль та меня, не посмела ль доложить племяннице помимо тетки — не ведаю, но вышла-то ко мне в сени не племянница, а тетка.

— Sacredieu! Ну, и что же?

— Букет-то был с маленький воз: спрятать его было некуда. Как тут быть! Дай-ка, думаю, презентую от имени господина маркиза самой тетке: авось, умаслим этим.

— Фюить, фюить! — засвистал Иван Петрович. — А она что же?

— Она так солнышком и просияла, словно дали ей луидор pour boire, на выпивку, и велела от всего сердца благодарить господина маркиза.

— Нет, этого так нельзя оставить! — воскликнул Спафариев и, как угорелый, заметался по комнате.

— Ты что же это ищешь, сударь? — спросил Лукашка.

— Шляпу мою… Ах, да вот она.

— Но куда ты?

— Туда… к ним…

— Да под каким же претекстом?

— Без всякого претекста. Велю просто доложить о себе. Надо же себя ассюрировать!

— А ты, сударь, думаешь, что коммерции советник так вот и пустит волка к себе в овчарню? Он тоже хитрец и мышлец, да еще и присяжный враг русских. Хорошо, коли отъедешь только не солоно хлебавши.

— Не каркай, ворона! Может, вовсе и не нарвусь на него; а нарвусь, так я тоже, слава Богу, не червяк, который только корчится, когда на него наступят.

— А человек, который благодарит еще за честь и удовольстве, — пробормотал про себя калмык, не смея высказаться, однако, так непочтительно вслух.

И господин его, действительно, отправился тотчас «ассюрировать» себя. Проходя городом, Иван Петрович был так поглощен мыслями о предстоящих объяснениях, что окружающие следы разрушения от вчерашней бомбардировки оставляли его совершенно безучастным. А погром был жестокий: вся вышка немецкой кирхи вместе с колоколами была снесена словно ураганом, фасад же ее, обращенный к русским траншеям, представлял вид выкорчеванного поля, из обывательских домов едва половина уцелела, другая половина сделалась жертвой пламени. Сами обыватели бродили по улицам унылые, как потерянные; на столь оживленной прежде рыночной площади не было ни одного воза, ни одной торговки; из лавчонок кругом ни одной еще не открывалось. На одном углу только стоял со своей тележкой памятный Ивану Петровичу еще с прошлой осени русский торговец яблоками; но в тележке у него были теперь уже не яблоки, время которых давно миновало, а калачи да баранки.

Торговец тотчас признал в переходящем площадь молодом щеголе прошлогоднего тароватого барича и радостно окликнул его:

— А, господин! По добру ль по здорову ль?

— Спасибо, милый, твоими молитвами, — отвечал Спафариев, мимоходом кивая ему, и поспешил далее.

Двухэтажный барский дом богача Фризиуса, как выходивший на набережную Большой Невы, откуда не было выстрелов, а может быть, и снабженный гасительными снарядами, уцелел от пожара. Но все занавески в окнах дома оказались спущены, словно затем, чтобы ничей нескромный взор не мог проникнуть внутрь, а на пороге парадного крыльца, заслоняя собою вход, стоял осанистый толстяк-привратник. От хозяина ему, должно быть, была дана совершенно определенная инструкция, потому что разряженную фигуру молодого русского он еще издали оглядывал с нахальной подозрительностью, а когда тот, решившись подойти, задал ему один и тот же вопрос последовательно на трех языках — русском, немецком и французском: «Дома ли фрёнкен Хильда Опалева?», невежа не счел даже нужным скорчить почтительно-недоумевающую рожу, а, вздернув нос, молчаливым жестом на набережную как бы предложил: «Не угодно ли господину прогуляться?»

Протиснуться мимо этого остолопа нечего было и думать. Оставалось одно: по примеру Лукашки, пробраться с черного крыльца. Но здесь герой наш попал из дождя да в воду.

Когда он обходом с соседнего переулка добрался до ворот дома и осторожно открыл калитку, глазам его неожиданно представилась такого рода картина, что он на минуту остолбенел. Посреди двора под личным руководством коммерции советника целая армия рабочих укладывала движимость хозяина и под боковым навесом уже громоздилась целая горка забитых в дорогу ящиков и зашитых тюков. Спафариев готов был уже благоразумно обратиться вспять, когда цепная дворняга около ворот подняла вдруг громкий лай, и стоявший в калитке был замечен Фризиусом.

— Что вам нужно? — крикнул ему тот издали отнюдь не приветливо и, спустив засученные рукава, неспешно, с обычной своей горделивой осанкой, направился через двор навстречу непрошенному гостю.

Теперь отступление было бы уже постыдным малодушием, и Иван Петрович подался также вперед. Баталия так баталия!

— Мне хотелось только на прощание засвидетельствовать мое почтение обеим фрёкен, — развязно начал он, слегка приподнимая на голове шляпу.

— К сожалению, они не могут принять вас, — сухо оборвал его коммерции советник. — Мы собираемся, как видите, в дальний путь.

— Но, может быть, они меня все-таки примут, — настаивал гость и для большей убедительности легкомысленно прибавил: — Им будет приятно услышать от меня о некоторых особых льготах, которые мне удалось выговорить у государя для жителей Ниеншанца.

Но старый воробей не дал провести себя на мякине. Скептически пошевелив бровями, Фризиус справился, какие же это еще льготы?