Во львиной пасти - Страница 22

Тем временем де ла Гарди и Фризиус, опасаясь, чтобы господин, подобно камердинеру, как-нибудь не улизнул, схватили было с двух сторон за руки Ивана Петровича. Но тот стряхнул обоих с себя со словами: «Не уйду, не беспокойтесь» — и, покорясь судьбе, присел опять на свой стул у клавесина, положив ногу на ногу.

Комендант, убедясь в миролюбивом настроении изобличенного врага, счел первым долгом распорядиться поимкой его слуги и, подозвав к себе одного из адъютантов, отдал ему несколько коротких приказаний.

— Да собак с цепи спустите! — крикнул он вслед уходящему.

— Бога ради, папа! Ведь они же у нас презлые, они его растерзают! — услышал он за собою трепетный голос дочери.

— А! И ты еще здесь? И ты, сестра, тоже? Ну, милые, тут вам теперь совсем не место.

Сказано это было так холодно и повелительно, что ни та, ни другая не осмелились прекословить. Но на пороге, куда он последовал за ними, чтобы притворить дверь, фрёкен Хильда шепотом сделала еще вопрос:

— А что же будет с ними?

— Завтра узнаешь! — был ответ.

— Папа, дорогой вы мой! Не будьте слишком безжалостны…

— Да, братец… — решилась вставить со своей стороны фрёкен Хульда, у которой, как и у племянницы, на глазах выступили слезы.

— Опять эта сырость! — морщась, сказал комендант. — Не мешайтесь, пожалуйста, не в ваше дело. Марш! Ну, скоро ли?

А со двора между тем среди плеска дождя доносился уже шум и гам подлинной травли: беготня и перекликающиеся голоса часовых; выстрел, другой и третий, собачий визг и лай…

— Фонарь сюда! — можно было расслышать голос фенрика Ливена. — Так и есть: кровь! Стало быть, он ранен!

— Слышите: кровь! ранен! — говорили меж собой толпившиеся у окон товарищи Ливена, которым не только из-за густой темноты, но еще более из-за высокого частокола не могло быть видно, как внизу вала раненый калмык, шагнув уже в лодку, должен был отбиваться веслом от налетевших на него свирепых волкодавов.

— Ему уже не уйти, — уверенно сказал хозяин, возвращаясь к сидевшему еще у клавесина гостю. — Теперь, милостивый государь, ваша очередь. Вы, я вижу, рассудительнее своего слуги и потому, разумеется, не станете попусту запираться. Признайетесь-ка прямо: вы — русский?

Прямой вопрос требовал и прямого ответа. Что пользы, в самом деле, было бы еще отпираться? Бегство калмыка было слишком явною уликой; а сейчас вот Лукашка будет, конечно, и схвачен, при нем найдут план цитадели — ну, и конец.

— Да, я — русский, — просто отвечал Иван Петрович, не выказывая ни особенного испуга, ни замешательства.

— Ага! Кто был прав? — торжествуя, воскликнул майор де ла Гарди. — Я всегда говорил, что он подослан русским царем, что он шпион…

С видом человека, не знающего за собою умышленной вины, наш русский гордо приподнялся с места и обвел обступивших его шведских офицеров открытым взором.

— Я верный слуга моего царя, но не шпион, — сказал он. — И если вам только угодно будет выслушать меня…

— Audiatur et altera pas, совершенно верно, надо выслушать и противную сторону, — вставил коммерции советник Фризиус, важно кивнув головою.

— Вздор! Галиматья! — буркнул де ла Гарди. — Какие с ними еще церемонии? Довольно гвоздя и петли!

— Если они точно заслужили такой крупной кары, то, вероятно, ее и не избегнут. Но festina lente: тише едешь, дальше будешь…

— Простите, уважаемый друг мой, — с сухой вежливостью заметил комендант, — в военное время ваши гражданские максимы не применимы. Военный суд — скорый и строгий, но без суда мы все же никого не предаем смертной казни.

— Вздор! Я требую смертной казни и настою на своем, sapperlot! — перекричал его опять горячий старик майор.

— Майор де ла Гарди! Прошу вас взвешивать ваши выражения, — не повышая тона, но с начальнической осанкой прервал протестующего Опалев. — Как вот господин коммерции советник, так точно и вы в настоящем случае не более, как приватный человек, и никакого решающего голоса не имеете.

Коммерции советник, привыкший, чтобы изрекаемые им «максимы» принимались во всем Ниеншанце «на вес золота», как непреложные истины, был, казалось, несколько оскорблен тем резким, чисто солдатским обращением, которое допустил себе и в отношении его, Фризиуса, будущий тесть его. Он нахмурился, но, не возразив уже со своей стороны ни слова, взял с края печки свою шляпу и, молчаливо отдав всем присутствующим короткий общий поклон, с высоко поднятою головою, не спеша удалился из горницы.

Не то старик де ла Гарди: из-под пушистых бровей его сверкнули молнии, губы его судорожно искривились и на углах их показалась пена.

— Как? Я — приватный человек? — зарычал он вызывающе, со сжатыми кулаками подступая к коменданту. — Я, сударь мой, по воле короля, обязан теперь подчиняться вам, правда, но на деле я такой же примерный боевой солдат, как и вы…

— Были таким же, а может быть, еще примерней, — с той же сдержанностью отвечал Опалев, — но с тех пор, как вы в резерве…

— В резерве! А вы небось и рады? Сели непрощенно на чужое место…

Жилы на висках коменданта заметно налились, ноздри его раздулись и задрожали. Но самообладание ни на минуту его не покидало.

— Будет, господин майор де ла Гарди! — коротко оборвал он спор. — В уважение к вашим сединам и к вашим прежним заслугам я не желаю придавать особенного значения необдуманным словам, которые, очевидно, вырвались у вас сгоряча. И впредь, будьте уверены, я буду очень рад видеть вас у себя в доме в числе самых почетных гостей, но теперь все эти господа офицеры уже не гости мои, а члены военного совета, заседание которого должно сейчас открыться, вы же — офицер неактивный и не призваны подавать вместе с ними голос, поэтому я вынужден просить вас на время оставить залу заседания…

— То есть вы просто гоните меня из своего дома? — подхватил де ла Гарди, задыхаясь от негодования. — Покорнейше благодарю вас, господин комендант! Я отрясаю прах от ног моих.

Притопнув ногами, чтобы «отрясти прах», он заковылял к выходу, с силой распахнул дверь да так и оставил ее открытой настежь. Вследствие этого можно было ясно расслышать его тяжелое громыхание вниз по деревянным ступеням лестницы, вслед затем раздраженный голос его донесся уже со двора: расходившийся старик отчаянно пушил и там кого-то.

Причина его нового гнева тотчас разъяснилась. Влетевший в горницу адъютант впопыхах доложил, что хотя беглец, судя по кровяным следам, серьезно ранен и собаки также его несколько задержали, но ему все-таки удалось отбиться от них и укатить в комендантской лодке; а так как под рукой на беду никакой другой лодки не оказалось, то он, адъютант, распорядился откомандировать фенрика Ливена к городскому мосту с баркасом майора де ла Гарди, но тут-де вмешался сам де ла Гарди и наотрез объявил, что баркаса своего никому не уступит.

— Так бегите же в казарму, — прервал докладчика комендант, — возьмите с собою полроты солдат и на всех лодках, какие только найдутся на перевозе, пускайтесь в погоню. Да не забудьте, кстати, захватить факелы…

— Дождь, господин комендант, льет как из ведра: всякий факел затушит.

— Ну, уж как там быть — ваше дело! В ожидании же, господа, чтоб не терять времени даром, мы можем приступить и к следствию, — обратился комендант строго деловым тоном к присутствующим офицерам. — Прошу сесть, а вам, mein Herr, — не знаю, как теперь и величать вас, — не угодно ли стать вон там, по ту сторону стола.

По молчаливому знаку начальника, младшими офицерами в мгновение ока были убраны со стола бовля и стаканы, а на место их перед начальником очутились чернильница, гусиное перо, пара карандашей и пачка чистой бумаги.