Внутренняя линия - Страница 17
Слова китайца подтверждал и нотариус. Во время визита Рафаилова он находился в «Гранд-опера», что могло засвидетельствовать множество достойных членов общества. История получалась странная: отчего бы вдруг такому денежному мешку разгуливать без охраны? Отчего финансист отправился к своему нотариусу, предварительно не предупредив звонком? Отчего этот визит не значился в ежедневных записях банкира? Следовало допросить Згурского – быть может, только он способен пролить свет на странности этого дела.
Комиссар Рошаль вздохнул: менее всего ему хотелось допрашивать своего, пусть и невольного, спасителя. И уж тем более – подозревать его в похищении или убийстве соотечественника. Да и к чему бы ему идти на преступление? Мсье Згурский и сам богат, уважаем. «А если тут замешана женщина? – бывший марокканский стрелок покачал головой, отгоняя нелепую мысль. – Командир «Русского Легиона Чести» не ходил в светских львах, и ни одной сколь-нибудь заметной любовной истории за ним не водилось.
«Раз приехал на квартиру генерал. Весь изранен был и жалобно стонал…» – выводил все тот же нежный голос.
– Не желает ли месье куда-нибудь поехать? – донеслось из-за спины.
Рошаль повернулся. У тротуара стояло желтое такси с приоткрытой дверцей. Судя по выговору, спрашивающий, в отличие от окружного комиссара, без труда понимал слова песни, доносившейся с баржи.
– Да, – Рошаль отошел от парапета. – Для начала на Елисейские поля, особняк Пти-Буйон.
– Дом господина Рафаилова?
– Я вижу, вы прекрасно осведомлены, – улыбнулся сыщик.
– Кто в Париже его не знает? – русский шофер пожал плечами. – Пять франков.
– И то верно, – садясь в машину, согласился комиссар. – А скажите, уважаемый, быть может, вы и о генерале Згурском слышали?
– Слышал. Хотя лично не знаком.
– Что вам о нем известно?
Водитель покосился на любознательного пассажира:
– Вы – журналист или полицейский?
– Полицейский, – комиссар достал удостоверение.
– Ну конечно, – почему-то хмыкнул его собеседник. – Я почти ничего не знаю. Слышал, как Згурский еще в России боролся с самострелами. Это когда солдат палец себе отстрелит или ягодицу продырявит – его потом в госпиталь, а то и вовсе комиссуют.
– Да, знакомая история, – кивнул Рошаль.
– Ну да. Так вот. Таких ловкачей Згурский в тыл не отправлял. Он сам их перевязывал, варил им какие-то диковинные снадобья, а затем выставлял их на бруствере окопа, да так, чтобы со стороны казалось, будто это наблюдатель рассматривает вражеские позиции. Ясное дело, очень скоро по «наблюдателю» открывали огонь. Некоторые выживали, некоторые – нет. Но огневые точки всякий раз удавалось засечь точнейшим образом. Очень скоро в полку Згурского перевелись желающие играть в такие игры.
– Жестокий метод, но эффективный. А что за снадобья? Они как-то влияли на волю солдат? Устраняли страх?
– Да кто их разберет, – водитель аккуратно повернул баранку. – Згурский рецепты из Китая привез.
– Он что же, служил в Китае?
– Шутите? Да рота Згурского в девятисотом году первой ворвалась в ворота Пекина!
Свой путь в революцию Василь Гуцуляка начал в тысяча девятьсот шестом году, когда семнадцатилетним приказчиком в магазине готового платья братьев Штирнер в родном Каменце-Подольском взломал кассу и попытался улизнуть с деньгами. В округе было неспокойно. То и дело в окрестностях города, да и в нем самом появлялись группы таинственных экспроприаторов. Они налетали с наганами и браунингами в руках на банковские и почтовые конторы, на приличные магазины, и исчезали с изъятой наличностью задолго до прихода полиции.
Василь Гуцуляка решил, что ограбление спишут на этих самых наследников Устима Кармелюка,[14] и все обойдется. Для пущей достоверности Василь устроил в магазине разгром, разбил витринное стекло, да вот незадача – порезался осколком. По следам крови похитителя-самоучку обнаружили уже утром. И отправился бедолага махать кайлом в Нерчинск. Там-то и нашлись добрые люди, разъяснившие, что грабеж, по сути, вовсе не грабеж, а стихийный протест против несправедливого распределения капитала и угнетения человека человеком. И стал Василь Гуцуляка идейным революционером – членом Российской социал-демократической рабочей партии большевиков – с тысяча девятьсот седьмого года.
В революционном порыве, стараясь походить на своего первого учителя социалистических истин, Иосифа Каца, отбросил он никчемную часть отцовской фамилии и стал именоваться гордо, по-боевому – Василий Гуц. Вихри семнадцатого года закружили его, сделали комиссаром рабочей дивизии, но та была разгромлена в пух и прах, а целый полк ее, наплевав на его увещевания, с оружием и артиллерией перешел к Деникину. Чудом спасшийся Василий Гуц едва не попал под революционный трибунал. Помогли репутация старого большевика и потребность зарождающейся Красной Армии в надежных кадрах, полных пролетарской ненависти к угнетателям. Василий Гуц возглавил уездную, а затем и волостную Чрезвычайную комиссию и теперь высоко нес звание особоуполномоченного ГПУ.
В то утро высоко нести звание удавалось с большим трудом – оно давило на похмельную голову, клещами сжимало виски и колом стояло в горле. Едва ответив на приветствие спешащих по делам подчиненных, Василий Гуц прошествовал в кабинет, любовно поправил дорогой подарок московских товарищей – портрет Ильича, и, усевшись за стол, собрался работать с корреспонденцией. Разложив пакеты в три ряда, он стал тыкать в них пальцами, шепча под нос детскую считалку – решая, с какого начать. Это действие у руководителя волостного ГПУ стало своего рода ритуалом.
Палец остановился, Гуц перевернул конверт:
– Ого! Из Москвы! С самой что ни на есть Лубянки!
Давненько, давненько не получал он писем аж с верха. Аккуратно, точно и сам конверт мог содержать ценную информацию, вскрыв пакет, гэпэушник углубился в чтение.
«…Приказываю предпринять самые решительные и скорые меры по установлению места жительства и личности Згурской, в девичестве Кречетниковой, Татьяны Михайловны».
Старый чекист торопливо, но внимательно прочитал возраст и приметы особы, умудрившейся заинтересовать высокое руководство.
«Так-так», – у него екнуло сердце.
«… см. Вложение 1», – гласила краткая, но красноречивая надпись в графе «Внешние данные».
Гуц вновь полез в конверт и достал отпечатанный типографским способом лист с карандашным портретом.
– Так-так, – повторил он. – Вон оно, значит, что!..
С «картины неизвестного мастера» на гэпэушника внимательно и печально смотрели знакомые глаза.
– Таисия Матвеевна, на деле, получается, Згурская Татьяна Михайловна. Уж не жена ли тому Згурскому, который при Деникине наших из Камышина выбил?
Он открыл ящик стола, достал массивный золотой портсигар с гербом под княжеской короной. Уже в который раз начальник ГПУ собирался бросить курить, но только принимал он решение, случалось что-нибудь такое, что без папиросы не обойтись никак.
«Что же теперь следует предпринять? – думал он, разминая в пальцах довоенный еще «Дукат», реквизированный на одном из нэпманских складов. – В приказе ясно сказано: «Установить местонахождение, задержать и препроводить в Москву». Но ведь она ж ведьма! Как ее задержишь? Разве только спящей взять? Руки связать, рот заткнуть, на голову мешок – чтоб ничего сделать не смогла… Так, стало быть, и поступим».
«… При задержании не причинять никаких неудобств».
«Ишь ты! Хорошо им писать «не причинять». А как же нет, когда оно так? Ничего, авось товарищ Дзержинский простит… В конце-концов, бить и увечить не будем, а это уж, извините, барышня, не по злобе, а из ситуации исторического момента и из суровости революционного времени. Щас надо будет перезвонить Судакову, чтоб не спускал с нее глаз… – гэпэушник осекся. – Нет, Судакову звонить не надо. Он по линии этой особы слаб, – она его, как есть, околдовала. Ишь, как он радовался, когда я вернулся, не солоно хлебавши!»