Внутренние война и мир - Страница 45
Точно так же, когда мы смотрим на окружающих, мы не видим все время одних и тех же людей. Когда мы смотрим на них, наши глаза воспринимают тысячи лиц каждого человека. За то время, пока в нашем уме происходит обработка изображений и выстраивание образа, лицо собеседника успевает измениться.
Подобным образом, мы видим множество звезд на безбрежном небе. Но эти звезды, в действительности, находятся совсем не там, где нам кажется. Когда-то они были в том месте. Свету с ближайшей звезды требуется четыре года, чтобы достичь нашей планеты. И нельзя сказать, что свет движется медленно. Скорость света — триста тысяч километров в секунду. Но, несмотря на такую громадную скорость, свету, который испускает ближайшая звезда, необходимо четыре года для того, чтобы нас достичь. Когда лучи ее света доходяг до нашей планеты, мы видим звезду там, где она была четыре года назад. Возможно, что за это время она исчезла, распалась. И совершенно точно то, что ее уже нет в том месте, где она была четыре года назад. За это время она пролетела миллионы и миллиарды километров.
Итак, звезды, на которые люди смотрят по ночам, находятся вовсе не там, где мы их видим. Ночь вводит людей в заблуждение, звезды обманывают нас — ни одной звезды нет там, где мы ее видим. Звезды находятся очень далеко. В некоторых случаях проходит сотни и даже тысячи лет, прежде чем их свет достигает нашей планеты — а есть звезды, удаленные от нас на миллионы и миллиарды световых лет. Существуют звезды, чей свет начал свой путь к Земле еще до того, как Земля появилась, то есть около четырех миллиардов лет назад. И при этом их свет до сих пор не достиг нас. Кто знает, что произошло на этих звездах за прошедшие четыре миллиарда лет?
То, что мы видим, не всегда точно соответствует реальности. Все меняется за долю секунды. Когда я смотрю на ваше лицо, я воспринимаю луч света, который отразился от него и достиг моих глаз, но для этого также требуется время. За этот временной промежуток вы успеваете измениться. Внутри человека все меняется. Что же говорить о вечности — форма ни на мгновение не способна сохранить стабильность.
Гераклит говорил: «Вы не можете войти в одну и ту же реку дважды». Но это не совсем правильно. Трудно вступить в одну и ту же реку даже один раз, а войти дважды и вовсе невозможно — поскольку, пока человеческая нога касается поверхности реки, вода успевает утечь. Когда нога погрузится чуть глубже, вода с поверхности полностью утечет. А в тот момент, когда нога достигнет дна, вся окружающая ее вода немедленно сменится новой. Нижний слой воды утекает, когда нога касается поверхности реки, а верхний утекает, когда нога встает на дно.
Формы текут подобно реке, но нам кажется, что они статичны. Подобие форм заставляет нас считать их низменными. Форма, увиденная вчера, напоминает ту, что мы видели сегодня утром, и поэтому мы называет их идентичными. Но, в действительности, форма ежесекундно меняется.
Арджуна тревожится за судьбу мира форм; и все мы также беспокоимся об этом мире! Арджуна говорит: «Что будет, если все собравшиеся здесь люди умрут?» И эти слова о тех, кто и так умирает каждое мгновение. Арджуна тревожится о мертвых, о тех, кого нельзя спасти. Он думает о невозможном. А человек, размышляющий о невозможном, никогда не избавится от тревоги.
Тревога о невозможном ведет к безумию. Формы невозможно удержать даже на мгновение, бессмысленно ставить вопрос о том, чтобы спасти их навечно. Мир форм — внешних проявлений, звуков, лучей и волн — находится в постоянном движении. В этом мире каждую секунду все изменяется. Сейчас мы сидим здесь, и при этом каждый из нас меняется, пульсирует, излучает волны. Мир охвачен изменениями. Тот, кто стремится избавить меняющийся мир от изменений, желает невозможного. Сталкиваясь с преградами из невыполнимых желаний, человек сходит с ума.
Мне вспомнился эпизод из жизни Сократа. Когда Сократ умирал, один из его друзей, Кретон, спросил: «Ты стоишь на пороге смерти, но не беспокоишься и не волнуешься».
Сократ ответил: «Нет, меня ничто не тревожит. Если после смерти все кончится для меня, то нет причин волноваться, — если я не переживу смерть, то кто же будет мучиться? Кто узнает, что я умер, и станет страдать об этом? Если все кончится, то не будет никого, кто узнает, что я умер. Никто не будет отдавать себе отчет в том, что я когда-то существовал, что был некто по имени Сократ. И, значит, нет причин для тревоги. А если я не умру, если каким-то образом буду продолжать жить после смерти, тогда вообще о чем можно беспокоиться?
Существует только две возможности: либо все кончится, либо нет. Третьего не дано. Поэтому я не беспокоюсь».
Кришна говорит Арджуне, что тот, кому суждено умереть, в любом случае не выживет, несмотря на все его усилия. А тот, кому не суждено умереть, будет жить, даже если Арджуна попытается его убить. В любом случае у Арджуны нет причин для тревоги.
Мир пульсирует от формы к бесформенному. Если посмотреть на него с точки зрения формы, то и тогда нет повода для беспокойства. То, что уже мертво... мертво... мертво каждое мгновение, рано или поздно, все равно погибнет. Попытайтесь начертить линию на воде — она начнет исчезать еще до того, как вы закончите. Вы еще будете чертить, а линия уже исчезнет. А с точки зрения бесформенного, тогда то, что не собирается умирать, никогда не умрет, оно и раньше никогда не умирало.
Но мы, как и Арджуна, не познали бесформенное.
Важно понять, что беспокойство Арджуны свидетельствует еще об одной вещи. Арджуна говорит, что все они умрут. Этот значит, что Арджуна также считает себя только формой, — иначе он не сказал бы этих слов. То, что мы говорим о других, в действительности относится к нам самим. Когда я вижу, что кто-то умер, я думаю: «О, Господи! Этот человек умер! Он ушел навсегда!» И, значит, я сам ничего не знаю о собственной внутренней реальности, которая не умирает и не исчезает.
Когда Арджуна выражает беспокойство по поводу их смерти, его тревожит собственная гибель. Арджуна не знает, что внутри него есть бессмертная реальность. Точно так же, когда Кришна говорит, что они не умрут, он имеет в виду себя. Кришна знает, что в нем есть нечто бессмертное.
Наше внешнее знание является не чем иным, как расширением внутреннего знания. Знание о мире представляет собой расширенное знание о собственном «я». Мы распространяем знание о себе на целое. А то, что человек не знает о себе, он не может предположить в других. Самопознание является единственным видом знания. Все остальное основано на глубочайшем невежестве, и поэтому на него нельзя положиться.
Может показаться, что Арджуна говорит о великом знании, что он произносит слова, достойные истинно религиозного человека, — но Арджуна даже не подозревает о существовании бесформенного за любой формой. Он не знает о том, что бытию присуще нечто бессмертное. Арджуна не имеет об этом ни малейшего представления. А человек, не имеющий опыта бессмертного, не может знать о нем. Тот, кто знает только смерть, погружен в непроглядную тьму и невежество.
Итак, существует критерий: если вы не знаете ничего, кроме смерти, вы укоренены в невежестве. Если вы познали бессмертное, не способное умереть, значит, в основе ваших поступков лежит знание. Если вы боитесь смерти — неважно, своей или чужой, — это подтверждает только одну вещь: вы еще не знаете бессмертного. Поистине существует только то, что не подвержено смерти.
Смерть — всего лишь название волн, бегущих по поверхности. В действительности существует только океан, но он невидим. Нам видны лишь волны. Вы когда-нибудь видели океан? Если вы бывали на пляже, то с уверенностью скажете, что видели. Но вы видели только волны. Вы не видели океан. Волны не являются океаном. Волны в океане, но они не есть океан. Океан может существовать и без волн, но волны невозможны без океана. Люди видят волны, которые распространяются по всей поверхности океана. Наши глаза видят только их; наши уши слышат лишь их звуки.