Внутренние война и мир - Страница 21

Атеизм Бертрана Рассела основан на «да». Он отрицает божественное, но не отвергает любовь. И только невежественный верующий назовет человека, который не отрицает любовь, атеистом. Тот, кто не отвергает любовь, по существу, на глубочайшем уровне, принимает божественное. Но подобное принятие не является формальностью. Конечно же, такой человек не станет звонить в культовый колокольчик в храме перед статуей божества. Но, в любом случае, люди, которые приходят в храм, далеко не всегда являются верующими — разве у звона колокольчика есть что-нибудь общее с истинной верой?

Божественное рядом с теми, чья жизнь стала колокольчиком любви. Любовь — это вовсе не нить отрицания и исключения; любовь — это нить принятия и присоединения. Любовь — это очень глубокое «да» всему сущему.

Я называю Бертрана Рассела атеистом только в формальном смысле. С формальной точки зрения Рассел — атеист, подобно тому, как многие люди являются верующими только формально. Но атеизм Рассела, в действительности, перетекает в теизм. Он течет, в нем есть движение, он развертывается. Он наслаждается цветами — но наш верующий идет в храм, приносит цветы и при этом не способен получить от них радость. Когда такой верующий срывает цветок, он никогда не задумывается над тем, что срывает божество. Он рвет живой цветок только для того, чтобы поднести его каменному идолу. В глубине души этот человек — атеист. Он никогда не говорит сущему «да», не испытывает перед ним никакого благоговения, у него нет ни малейшего представления о том, что в сущем божественно.

По существу, он вообще ничего не чувствует. Если кто-нибудь разобьет его каменного идола, такой «верующий» будет готов на убийство, он уничтожит живое. Вера никак не связана с сердцем этого человека. Его теизм не что иное, как самообман.

Атеизм Бертрана Рассела не является самообманом, поскольку, как я вижу, Рассел — искренний человек. А искреннему человеку нелегко стать верующим. Только нечестный человек может легко обратиться в веру: найдете ли вы большего лжеца, чем тот, кто без малейших колебаний соглашается с существованием божественного? Найдете ли вы человека более подверженного самообману, чем тот, кто принимает существование столь великого и жизненно важного феномена как божественность, просто прочитав несколько книг?

Обрести опыт конечного — это вовсе не детская игра. Данный процесс не имеет ничего общего с книгами, которые вы, возможно, читали. Что общего между ним и теориями, о которых вам рассказали родители?

Осознание конечного является результатом интенсивного и болезненного жизненного поиска. Вы сможете достичь его, лишь пройдя через невыразимые страдания. Только преодолев сильнейшее стремление и дисциплинировав себя в медитации, пройдя через множество отрицаний, испытав боль и бессмысленность... и с большими трудностями. Возможно, после поисков и путешествия сквозь жизнь, после долгих блужданий, после череды побед и поражений, после того как вы пройдете через боль рождения, только тогда — лишь после всего этого — вы сможете обрести опыт, который трансформирует личность. Вы сумеете погрузиться в состояние религиозности.

С моей точки зрения, Бертран Рассел совершает такое путешествие; следовательно, он не пуст. Сартр, напротив, пуст. Его атеизм закрыт, он вращается внутри себя, он не может выйти за установленные границы. В этом случае человек обречен на внутреннюю пустоту. И как же могут распуститься цветы в жизни, основанной на отрицании, на ничто? Надеяться на это — все равно, что пытаться сеять в пустыне. Там никогда не распустятся цветы.

Не существует большей пустыни, чем «нет». В земных пустынях хотя бы встречаются оазисы, но в пустыне «нет» они отсутствуют, там не может быть зелени. Зелень растет лишь в тех местах, где есть «да», утверждение. Только истинно верующий полностью покрыт зеленью и завершен. Теист может достичь цветов, но атеист никогда.

Атеизм, как и теизм, может быть двух видов. Атеизм опасен, когда замкнут на себя, вера представляет опасность, если она заимствована. Опасность теизма в заимствовании, а опасность атеизма в замкнутости на себе. На этой земле все верующие берут взаймы. Если человек недостаточно честен даже для того, чтобы стать атеистом, то ему уж вовсе невозможно сделать гигантский шаг, чтобы превратиться в верующего.

Как я понимаю, атеизм — это первый шаг к вере. Атеизм является подготовкой. Говоря «нет», мы готовимся сказать «да». Многого ли стоит «да» того, кто никогда не говорил «нет»? Сколько жизни, сколько души будет вложено в «да» человека, которому никогда не хватало смелости сказать «нет»?

Мне кажется, Бертран Рассел проходит через фазу атеизма, стадию человека, который находится в поиске. Он не может сказать «да», предварительно не разобравшись в вопросе. Такое поведение соответствует ситуации, оно правильно, религиозно. Я называю Рассела атеистом, но религиозным атеистом. И я именую так называемых верующих верующими — но нерелигиозными верующими. Подобные утверждения кажутся парадоксальными, но это не так.

Отчаяние Арджуны очень религиозно; у него есть импульс. Находясь рядом с таким ценным человеком, как Кришна, он с легкостью мог сказать: «О, наставник, любые ваши слова — истина. Я готов сражаться». Но Арджуна не говорит этого; он борется с Кришной.

Его мужество в борьбе с Кришной не похоже на обычную смелость. Само сердце человека желает сказать «да» от одного присутствия Кришны. Сказать «нет» такому человеку значит причинить себе боль; тягостно даже задавать вопросы Кришне. Но Арджуна непрерывно спрашивает. Его не беспокоит, что скажут другие.

У Арджуны нет веры. Он настроен скептически, он сомневается, он никому не доверяет. Обычно, общаясь с Кришной, человек принимает его как учителя и просто следует за ним. Но такая вера является заимствованной. Нет, Арджуна ищет подлинную веру. И именно поэтому Гита не останавливается на этом месте и превращается в долгое путешествие. Ведь Арджуна все спрашивает и спрашивает...

Поведение Кришны также удивительно. Он мог бы надавить всем весом своей славы. Если бы у него было малейшее желание выступить в роли гуру, он мог бы с легкостью выполнить его. Но у истинно религиозного человека никогда не появляется желание стать гуру. Когда личность исполнена благочестия, нет нужды становиться гуру. И тот, кто верит в сущее, не смотрит на вопросы с порицанием и скептицизмом. Он знает, что сущее рядом, и оно поможет ему, и если человек задает вопросы, то его путешествие уже началось. Ищущий обретет, ему лишь необходимо дать возможность естественным образом найти ответ.

С того момента как Ганг начал свой путь, он был обречен достичь океана. У истоков существование океана не было очевидно, но раз Ганг тек, то можно было не беспокоиться; он обязательно достигнет океана. Океан не говорит: «Остановись и поверь, что я существую». Если Ганг остановится и начнет размышлять над тем, есть океан или нет, он никогда не узнает о существовании океана. Но, дойдя до половины, Ганг превратится в грязную лужу и станет считать эту лужу океаном.

Арджуна не относится к такому типу верующих. С правильной точки зрения, Арджуна и Бертран Рассел похожи между собой — подобно тому, как вчера я говорил, что между Сартром и Арджуной есть нечто общее. Это сходство ограничивается тем, что Сартр, как и Арджуна, подвержен тревоге. Общее заканчивается там, где Сартр превращает свое беспокойство в философию, тогда как Арджуна ограничивается вопросами. Итак, в этом отношении Арджуна ближе к Бертрану Расселу.

Рассел — агностик; до конца жизни он не переставал задавать вопросы. Другое дело, что Расселу не суждено было повстречать Кришну, но и в этом нет ничего плохого. Он встретится с ним в следующем воплощении; ничего плохого не случилось. Сам факт того, что Рассел задает вопросы, свидетельствует о начале его путешествия.

Я считаю, что лицемерно сравнивать Рассела с верующими, такими как Поль Тиллих. Если кто-то и занимается самообманом, то Тиллих, а вовсе не Рассел. Люди, подобные Полю Тиллиху и Бертрану Расселу, всегда были на Земле. По моему мнению, Рассел продвинулся по религиозному пути намного дальше, чем Тиллих. Поль Тиллих — всего лишь теолог.