Внутренние дела - Страница 48

Тут же имелись рисунки, изображавшие Чарльза Стори — дружеские шаржи и злые карикатуры, идеализированные портреты, предназначавшиеся для обложек каких-то деловых журналов, фотография футболки с изображением Стори, фотография большого, старомодного, писанного красками портрета Стори.

Рассматривая эти фотографии, рисунки, карикатуры, портреты, Каллен растрогался, заморгал и, отвернувшись от доски, стал искать взглядом Веру, которая отошла в дальний угол комнаты, оставив его наедине со всей этой коллекцией. И вдруг он увидел Клэр, которая неизвестно откуда появилась в комнате и с любопытством смотрела на Каллена, пытаясь понять, понравилась ли ему коллекция.

— Привет, — это единственное, что мог сказать ей в данную минуту Каллен.

— Привет, — ответила Клэр. — Мне кажется, я вас знаю. Мы встречались на шоссе, на кладбище и в саду несколько дней назад. Спасибо вам за помощь.

Сначала он подумал, что на ней надета только белая котоновая сорочка или больничный халат и больше ничего — ни лифчика, ни чулок в сеточку, ни высоких ботинок. Но потом он понял, что это очень модная и идущая к фигуре рубашка, весьма подходящая для такой жаркой погоды. На ее лице не было никакой косметики, и без нее короткая стрижка, косичка, выщипанные брови не смотрелись так зловеще, как прежде. Отсутствовали также кастет, перстни с черепами, свастика и болт. Коротко постриженные волосы и эта рубашка делали ее похожей на ребенка, чуть ли не на эмбриона, как на одной из ее фотографий, где Чак изображен большеголовым и каким-то противоестественно мудрым. И в то же время она напоминала инвалида, жертву радиации или концлагеря. Вот только взгляд у нее был не замутненный, а голос сильный: очевидно, она уже принимает успокаивающие таблетки.

— Пожа… Пожалуйста, — сказал Каллен.

Клэр подошла к лакированной доске, посмотрела на нее, как будто видела в первый раз, затем отошла в сторону и взглянула прямо в душу Каллена.

— В первый раз это случилось в День памяти павших на войне, год назад, — начала Клэр. — У меня в комнате стояла тогда детская кровать, да и сама комната еще была детской. Я путешествовала, играла в теннис. Я уже считала себя взрослой, но хотела, чтобы в этой комнате все оставалось, как в детстве. Куклы, плюшевые мишки, всякие игрушки. После того как он начал трахать меня, комната приобрела этот вид. Мать считала, что я нахожусь под влиянием парней, с которыми общаюсь. Всех этих металлистов и наркоманов.

Я никому это не рассказывала. А что говорить? Как говорить? Кому говорить? Мама слышала звон браслет. Он носил два браслета на правом запястье. Один принадлежал матери. Она купила его во время теннисного турнира в Африке. Этот браслет она подарила ему на свадьбу. Другой — медный, предохраняющий от артрита. Когда он делал движение рукой, они звенели, как колокольчики. Мне этот звон во сне снился. А может быть, это сон наяву?

В прошлом месяце, двадцать второго числа, мама услышала этот звон браслетов. Она поняла, что он занимается любовью, ибо они звенели точно так же, когда он занимался любовью с ней. Она стояла за дверью и ждала. Она притаилась. Она подслушивала и подсматривала. Наконец он вышел из комнаты.

Теперь мама знала все.

Каллен старался не смотреть на разоренную кровать — связанные в узлы и разорванные простыни. Это ему удалось, но он чертовски страдал.

Он посмотрел на Веру.

Вера смотрела на Клэр, обращаясь, в основном, к ней, а не к Каллену, как будто та дала ей разрешение на исповедь.

— Он начал растлевать меня с десяти лет. Мать еще была жива. Он стал насиловать меня, когда мне исполнилось двенадцать, в тот день, когда похоронили мать. Иногда он насиловал меня после школы, в то время как отец работал внизу в магазине. Иногда он насиловал меня ночью, после того как отец ложился спать: папа ложился спать рано и спал очень крепко. Иногда он насиловал меня по субботам в перерывах между работой в магазине, где он помогал отцу. По воскресеньям он меня обычно не трогал, потому что вместе с отцом ездил к нашему дяде, мужу покойной сестры папы, который жил на Лонг-Айленде. Я думаю, нет, я уверена, что он насиловал нашу двоюродную сестру, Барбару. Я много лет не видела Барбару и надеялась, что она придет на похороны. Тогда я могла бы поговорить с ней об этом. Но она не пришла. Надеюсь, она все же отметила это… событие.

Мертвая мать, слабый отец, агрессивный брат, застенчивая дочь — все это классика психоанализа. Ты читал об этом. Меня спасло то, что я стала актрисой. Теперь я могла раздваиваться. Я не думаю, что я все упрощаю. Мне помог один врач-терапевт, а также Ники, Лайза, Клэр. Только им я рассказала об этом. Возможно, мать обо всем знала. Может быть, знал и отец. Теперь об этом знает Том. Ты забыл о Томе. Ты не понял, какую роль он играет в этом деле. Когда ты написал это письмо, еще в школьные годы, ты в нем угрожал мне, сам того не понимая, ибо, если бы все стало известно, я бы не перенесла этого. Я пошла к Тому, потому что боялась услышать от него слова: ты спишь со своим братом. Я поняла, сама не знаю каким образом, что Том ничего не знает, после того как он сказал мне, что письмо — вранье. Ты ведь не знал об этом, Джо.

Теперь Вера смотрела на Каллена. Последняя ее фраза не являлась вопросом, это было утверждение, означавшее, что она видела его, Джозефа (Змея) Каллена, сидящего на крыле «шевроле» угольного цвета, напротив кондитерской, покуривающего и не обращающего внимания на подружек хулиганов с большими сиськами, а смотрящего вверх на окно третьего этажа, в котором виднеются фигуры двух людей, ее и брата — они, Вера и Чак Стори, абсолютно голые. Она видела, что он смотрит, но приказала ему забыть все это, не думать об этом. Он ничего не должен знать, потому что люди не смотрят вверх.

Но память не дает покоя: он разговаривает с Энн около дома номер 119 в то утро, когда убили Стори, и она, дотрагиваясь до его руки, пытается успокоить Каллена, после того как поставила под сомнение порядочность Чака. Энн говорила тогда: «Ты прав, но я не стараюсь оговаривать твоего старого друга. Однако, проведя с ним месяц, я заметила, что он, как и многие мужчины, впадает в гнев или молчит, если его разозлить».

Вера приблизилась к Клэр и обняла ее за плечи. Сестры, подруги, девы-воины.

— Что еще ты хочешь знать, Джо? Что еще тебе нужно знать? Тебе следует знать о том, что я очень подружилась с Томом, когда он лечился от алкоголизма. Мы с Калебом работали над одной картиной в Нью-Йорке, — это было в 68-м году, как раз после убийства Бобби Кеннеди — и я услышала о том, что Вэлинтайн находится в одной из больниц Бруклина. Я навестила его. Он был очень благодарен мне за это. Мы поддерживали дружеские отношения после того, как он выписался из больницы и у него появились трудности с работой. Он понимал, что я испытываю отчуждение по отношению к брату, но никогда не спрашивал меня, в чем тут дело, а я никогда не говорила ему…

Лайза позвонила мне в тот же день, когда узнала, что Чарльз занимается сексом с ее дочерью. Я повесила трубку и все рассказала Ники. Тут же, в моей гостиной, мы решили убить его и разработали план убийства. Нет, мы ничего не планировали… все получилось как-то само собой. Все произошло точно так, как ты говоришь, за исключением одной детали. Сразу же после того, как я застрелила брата из пистолета, который, как ты догадался, достала мне Ники, в комнату вошел Том.

Невеста Тома, Джой Гриффит, погибла во время пожара здания «Ралей». До Тома дошли слухи о том, что это мой брат или его трест стали инициатором поджога. Он заявил об этом публично. Затем у него появились сведения, опровергающие эти слухи. Он позвонил моему брату — этот телефонный разговор тоже записан — и напросился в гости вечером 4-го июля. После того как никто не открыл ему дверь, Том вошел в дом, воспользовавшись ключом, который дал ему брат. Помнишь, как вы в молодости обменялись ключами? Какой-то чисто мужской ритуал. Не знаю почему, но мне кажется, что все вы чего-то боялись. Не могу только понять чего.