Внучка берендеева. Второй семестр (СИ) - Страница 9

И из пасти воняет.

И…

Он видел, как дохнут задранные собаки.

Или медведи… люди, которых угораздило выйти, удаль свою показывая… нет уж, лучше яд… или проклятье там… как-то оно милосердней. И, коль вспомнить, об чем жрецы говорят, у смерти тысяча путей. Всех не избежишь.

— Вечно живым не останешься, — ответил Евстя и в щит пальцем ткнул.

Странно…

Сколько уж они говорят? А Лис как сидел, так и сидит. И не чует чужака… амулет хороший? Или заклятье посложнее.

О свернутом времени Евстя только слышал.

Откуда?

Он наморщил лоб. Не помнит, стало быть, воспоминание это относится к той части Евстиной жизни, которая скрыта.

…время.

…пространство.

…закрытая секция…

Ничего конкретного. Но сожаления нет. Евстя привык уже и к этим, случайным осколкам памяти, и к своей неспособности заглянуть дальше.

— А ты фаталист…

Возможно.

— Братьев не жаль?

Жаль? Жалости они не заслуживали. Волчата… давно уже не волчата. Выросли. Заматерели? Еще нет, но недолго осталось.

Ерема… силен.

Еська ловок, что лисица…

Емелька вот наивен. И с силой своею не поладит никак. Но за ним приглядывают.

— Что ж… на, будет время, прочти, — человек наклонился и подумалось, что теперь его легко убить. Один удар по шее… первый номер. Он войдет между позвонками, и…

— Не стоит, царевич, — он поднялся. — Поверь, не успеешь.

Не успеет, согласился Евстя. Бить надо было, а не думать. Возможно, в другой раз. Евстя не сомневался, что встреча эта была не последней.

Он поднял сложенный вчетверо лист.

К носу поднес.

Вдохнул.

Пахло от бумаги землей и еще самую малость — цветами, но какими… Евстя закрыл глаза. С силой он ладит, земля — не огонь, она иного подхода требует… нетороплива, неповоротлива.

Но отзывчива.

Очнулась.

Потянулась теплом солнечным, сладостью ключей подземных. Развернулась.

Прочертила дорожку следов перед внутренним взором. От щита и до края поля… через край… и дальше… мимо главного корпуса… мимо общежития… к старому дому, сокрытому пеленою заклятий… пройдешь мимо его и не заметишь…

Дорожка оборвалась.

Что ж, Евстя и не сомневался, что гость незваный был из преподавателей.

Лист он развернул, скользнул взглядом по строкам, выведенным аккуратно… откуда бы не переписывали заклятье, была эта книга древнею.

И запретной.

Магия на крови… Евстя покачал головой.

И думать нечего, из той же книги взято, в которой про подгорных тварей писано. Лист он сложил, убрал в кошель — после подумает, что с ним делать.

— Эй, — он окликнул Лиса, который от голоса Евстиного встрепенулся, вскочил, озираясь. — Идем?

Лис сонно отряхнулся.

Придремал?

Посреди бела дня?

Нет, прежде с ним этакого не случалось.

— Я… — Лис нахмурился. — Что тут…

— Ничего, — солгал Евстя.

Зачем?

Он и сам не знал. Только ножи пригладил. В следующий раз он, пожалуй, раздумывать не будет… и все же не первый… десятый. Десятый номер его никогда не подводил.

— …доводим до стадии появления первых пузырей, — ровный голос Люцианы Береславовны заполнял алхимическую лабораторию. — После чего медленно помешивая зелье посолонь…

В рученьке боярской появился резной черпачок с ручкою-утицей. Красивый — страсть. Клюв красный, глаза яхонтовые, теплые, не чета хозяйкиным.

— …помним, что в данном случае использовать можно предметы, сделанные из березы или осины, но ни в коем случае — не из дуба или ясеня. Почему?

Утиный клюв указал на меня.

Померещилося, что утица ажно крякнула, не то с сочувствием, не то поторапливая. Люциана Береславовна страсть до чего не любила, когда студиозусы отвечать медлили. Иль неверные ответы давали.

Холодела.

И лицо делалося таким брезгливым, будто не на человека глядела, а на вшу платяную…

Но тут-то я ответ ведала. Даром что ли вчерашний вечер над «Основами практического зельеварения» проспала. То бишь, просидела…

— Береза и осина — женские дерева, а дуб и ясень — мужские. В зелье же содержится сок беломорника, который также является мужской компонентой из числа агрессивных, а потому, пока зелье не перекипит, то и с иными компонентами… — слово это прям само на язык просилося, я и пускала. — …равнозначного полу будет взаимодействовать агрессивно.

Выдохнула.

И подивилась. Как этакая мудротень из меня-то вылезла? Читать-то читала, в книгах-то сиим словам самое место, книги ж по-простому не пишут, а вот чтоб я да сама…

Люциана Береславовна бровку подняла.

Окинула меня взглядом, будто бы я — не я, но диво предивное ярмарочное, на потеху честным людям ставленное. И ласковенько так спросила:

— И как именно вы интерпретируете термин агрессивности в данном контексте?

Ох, если б не наука Ареева, не книжки, им оставленные, которые я из упрямства чистого бабьего читала… не Еська с егоными фантазиями да полигонами… нет, тогда б я не удержалася б, спросила: чегось?

И тут только роту открыла, стою, чувствую себя дурищею распоследнею. Ага, вздумала книгою Люциану Береславовну удивить. Она-то, чай, на своем веку книг поболе моего перечитала.

— Так… громыхнеть, — только и сумела выдавить, чуя, как полыхают краснотою уши. И не только уши. Вот уж и вправду, буду красна девица, куда там моркве летней.

— Громыхнеть, — с непонятным выражением повторила Люциана Береславовна, поглаживая пальчиком утиную голову. — Полагаю, за этим… удивительным термином скрывается самопроизвольно начавшаяся экзотермическая реакция с высоким…

Я только кивала.

Реакция, агась.

Экзотермическая. С высоким тепловым коэффициентом… который гдей-то там растет и прибывает, аккурат, что опара переходившая…

Я знаю.

Читала.

Вот милостью Божининой клянусь, намедни читала! Правда, уразумела слово через два, но было там про реакцию…

— Вот и замечательно, — от улыбки Люцианы Береславовны у меня колени подогнулися. — В следующий раз так и говорите… а то… громыхнеть…

Она и опустила черпачок в варево…

…что сказать, и вправду громыхнуло так, что ажно стекла зазвенели. Над котлом поднялся столб огню, а после и дымом пыхнуло, черным да с прозеленью. Дым энтот, до потолка добравшись, пополз, потек, что твой ручей. Только ж ручьям обыкновенным по потолкам течь от Божини не покладено.

А этот…

— Все вон! — голос Люцианы Береславовны звенел струной. — Быстро! Бегом! Зося, шевелись!

И для пущего шевеления, стало быть, она в меня остатками черпака и запустила. А я что? Просто диво такое… дым течет, переливается, уже и не прозелень — синева проглядывает, да густая, что сумерки осенние. Или не синева? Вот уже и аксамитовые нити блещут, и золотом червленым…

— Зося!

Тут-то я и очнулася, от крика ли, от утицы, которая полбу меня брякнула, но разом юбки подхватила и бегом…

Дым множился.

Пах он заливным лугом в распаренный летний день, когда мешаются запахи, что сытой землицы, что травы, что цветов… собери букет, Зослава… собери… разве не видишь, что все цветы…

— Все! На выход…

Гудели колокола, но где-то далеко, а трава на лугу поднималася, ласкалась к ногам, уговаривая прилечь, хоть бы на мгновенье. Я ж так устала, я… днями учуся, ночами учуся, сплю вполглаза… травяные перины мягки, легки. И надо лишь глазыньки сомкнуть… а где-то рядом кукушка годы считает. И я с нею могу загадать, долго ль проживу… надобно прилечь.

И считать.

Долго… конечно…

Нет.

Я стряхнула липкие объятья морока. Вот уж не было беды… и огляделась.

Стою.

Лаборатория пуста. Почти пуста. И значит, остальные успели выйти. Хорошо… мой стол от двери самый дальний. Дальше только возвышение, на котором промеж камней горел зеленым колдовским огнем костер. Кипел котел, вываливая новые и новые клубы дыму, того и гляди заполонит, если не всю Акадэмию, то лабораторию.