Внеклассное чтение (для 1-го класса) - Страница 11

— Никакие не сыски. Никакие не хыхки, а коротко и ясно: фыфки!

Вот и всё!

Когда я ещё не ходил в школу, я был очень жалостливый. Я совершенно не мог слушать про что-нибудь жалостное. Если кто кого убил, или бросил в огонь, или кто кого съел, я сразу начинал плакать. Например, злая старуха посадила в бочку царицу и царевича и бросила эту бочку в море. Я реву. Или волки съели серого козлика, и от него остались рожки да ножки. Я опять реву.

Когда я слушал сказки, я заранее, ещё до страшного места, собирался плакать. У меня кривились губы и начинал дрожать голос. Мама просто не знала, что делать, потому что я всегда просил её пропускать страшное место. За две секунды до страшного места я просил дрожащим голосом:

— Это место пропусти!

Мама, конечно, пропускала, и я слушал дальше, но очень скоро опять приближалось страшное место и я опять умолял:

— И это пропусти!

Мама опять пропускала какое-нибудь преступление, и я успокаивался. И так мы с остановками и сокращениями быстро добирались до счастливого конца.

Конечно, я понимал, что сказки от этого становятся не очень интересные: во-первых, очень короткие, а во-вторых, в них почти совсем не было приключений. Но зато я мог слушать их спокойно, без слёз, и потом ночью можно было спать и не бояться.

Такие сокращённые сказки мне очень нравились. Они становились очень спокойные, как прохладный сладкий чай. Например, сказка про Красную Шапочку.

Мы с мамой так много в этой сказке пропустили, что она стала самой короткой сказкой в мире и самой счастливой. Мама так её рассказывала:

«Жила-была Красная Шапочка. Раз она напекла пирожков и пошла навестить свою бабушку. И стали они жить-поживать и добра наживать».

И я был рад, что у них всё хорошо получилось.

Особенно я переживал из-за другой сказки, про зайца. Это короткая сказка, как считалка, её все на свете знают.

Раз, два, три, четыре, пять,

Вышел зайчик погулять;

Вдруг охотник выбегает…

И вот тут у меня уже начинало щипать в носу а губы ехали в разные стороны: верхняя — направо, нижняя — налево.

А сказка в это время продолжалась:

Прямо в зайчика стреляет!

Пиф! Паф!

Ой-ой-ой!

Умирает зайчик мой!

Тут у меня сердце останавливалось. Я не мог понять, как же это получается. Почему этот жестокий охотник стреляет прямо в зайчика? Что зайчик ему плохого сделал? Что он — первый начал? Ведь нет! Он просто вышел погулять! А этот злодей прямо, без разговоров: пиф-паф! Из своего тяжёлого ружья! И тут из меня начинали течь слёзы, как из крана. Потому что раненный в живот зайчик кричал: ой-ой-ой!

Он кричал: «Ой-ой-ой! Прощайте, мой детки! Прощай, моя весёлая лёгкая жизнь! Прощай, красная морковка и капустка! Прощай, моя полянка, и цветы, и лес!»

Я как будто видел, как серый зайчик ложится под берёзку и умирает. Я заливался слезами и портил настроение всем, потому что меня надо было успокаивать, а я ревел и ревел…

И вот однажды ночью я лежал и думал, как было бы хорошо, если бы с ним этого не случилось! Как было бы хорошо! И я так долго думал об этом, что вдруг переделал эту историю!

Раз, два, три, четыре, пять,

Вышел зайчик погулять;

Вдруг охотник выбегает…

Прямо в зайчика

Не стреляет!!!

Не пиф! Не паф!

Не ой-ой-ой!

Не умирает зайчик мой!!!

Вот как хорошо! Я даже засмеялся. Как всё удачно получилось! Это было настоящее чудо. Не пиф! Не паф! Я поставил одно только «НЕ», и охотник спокойно прошёл в своих валенках мимо зайчика. И зайчик остался жить! Он опять будет утром играть на поляне, скакать и прыгать! И я лежал и улыбался в темноте и хотел рассказать маме, но боялся её разбудить. И потом заснул. А когда я проснулся, я уже знал, что никогда не буду плакать в жалостных местах, потому что в любую минуту я могу переделать всё по-своему, и всё будет хорошо. Надо только сказать: «Не пиф! Не паф!»

— Эй, Медведь, ты днём что делаешь?

— Я-то? Да ем.

— А ночью?

— И ночью ем.

— А утром?

— И утром.

— А вечером?

— И вечером ем.

— Когда же ты тогда не ешь?

— Когда сыт бываю.

— А когда же ты сытым бываешь?

— Да никогда…

— Вот бы тебе, Заяц, да лисьи зубы!

— Э-э, Сорока, всё равно плохо…

— Вот бы тебе, серый, да волчьи ноги!

— Э-э, Сорока, невелико счастье…

— Вот бы тебе, косой, да рысьи когти!

— Э-э, Сорока, что мне клыки да когти? Душа-то у меня всё равно заячья…

— Мышка-трусишка, ты треска боишься?

— Ни крошечки не боюсь.

— А громкого топота?

— Ни капельки не боюсь!

— А страшного рёва?

— Нисколечко не боюсь!

— А чего ж ты тогда боишься?

— Да тихого шороха…

— Ты, Заяц, как спишь?

— Как положено — лёжа.

— А ты, Тетёрка, как?

— А я сидя.

— А ты, Цапля?

— А я стоя.

— Выходит, друзья, что я, Летучая мышь, ловчее всех вас сплю, удобнее всех отдыхаю!

— А как же ты, Летучая мышь, спишь-отдыхаешь?

— Да вниз головой…

— Всем ты, Ёж, хорош и пригож, да вот колючки тебе не к лицу!

— А что, Лиса, я с колючками некрасивый, что ли?

— Да не то чтоб некрасивый…

— Может, я с колючками неуклюжий?

— Да не то чтоб неуклюжий!

— Ну так какой же я такой с колючками-то?!

— Да какой-то ты с ними, брат, несъедобный…

— Слушай, Заяц, все говорят, что осина страсть горькая. А ты, смотрю, грызёшь её и даже не жмуришься!

— А я, Сорока, осинку на третье блюдо употребляю. Когда на первое только воздух свежий, на второе — прыжки по снегу, так и горькая осина на третье слаще мёда покажется!

— Ура! Караул! Ура! Караул!

— Что с тобой, Одуванчик? Уж не заболел ли? Ишь жёлтый весь! Чего ты то «ура», то «караул» кричишь?

— Закричишь тут!.. Корни мои рады тебе, Дождю, радёшеньки, всё «ура» кричат, а цветок «караул» кричит — боится, что пыльцу испортишь. Вот я и растерялся — ура, караул, ура, караул!

— Слушай, Филин, неужели ты меня проглотить можешь?

— Могу, Крот, могу. Я такой.

— Неужто и зайчонка протолкнёшь?

— И зайчонка протолкну.

— Ну а ежа? Хе-хе…

— И ежа проглочу.

— Ишь ты! А как же колючки?

— А колючки выплюну.

— Смотри какой молодец! А медведь вон на ежа даже сесть боится…