Вне себя - Страница 4

Рыжий полицейский поднимает глаза и кивает мне на прикнопленный к стене листок, где указан номер телефона. Я диктую его автоответчику моего коллеги, а потом добавляю тем же тоном в ответ на вопрос, который наверняка возник у него при чтении последнего номера «Нэйчур»:

— По поводу орхидеи-молота: подтверждаю, она действительно опыляется тиннидеей, а не горитой.

Я возвращаю трубку полицейскому, который занят распечаткой моего заявления и никак не реагирует. Я уже злюсь на себя: вздумал демонстрировать свои познания, да еще так нарочито, что этот парень, чего доброго, заподозрит подвох. И зачем — ведь до сих пор у него не было причин сомневаться в моей искренности?

Мучительный страх скручивает желудок; я сажусь среди подростков, которые перешептываются, хихикая, на своем непонятном языке. Появляется уже знакомая мне Брижит, она подходит к трем скелетам слева от меня с каким-то списком и телефоном в руках, жестом просит их ответить ее собеседнику, потом берет трубку сама, слушает и говорит рыжему:

— Это не албанцы.

— А, черт! Что еще осталось?

— Белоруссия, Босния, Эстония… — вяло перечисляет девушка, водя пальцем по списку.

— А чеченцы? — напоминает потерпевший, толстый мужчина в клетчатом костюме, с крайнего стула.

— Нет у нас такого переводчика.

— Черт бы драл эти восточные страны, — ворчит толстяк.

— В восьми случаях из десяти, — уточняет Брижит, — это французы прикидываются, знают, что с нелегалов взятки гладки.

Потерпевший, вряд ли собираясь отказываться от расовых предрассудков, разочарованно замолкает; потом поворачивается ко мне — мол, посочувствуйте, — и принимается рассказывать через головы трех подростков, как они вытащили у него бумажник, пока он фотографировал обелиск на площади Конкорд. Я рассеянно киваю, занятый собственной проблемой.

— А у вас, — проявляет он солидарность, — у вас-то что украли?

— Все.

Мой ответ предельно краток. Он отпрянул, уставился на меня озадаченно, ждет продолжения. Я отворачиваюсь. Брижит и рыжий зависли на телефонах, с ленцой прочесывая переводческие круги. Если они заняли все линии, как же мне дозвонится Поль де Кермер? В то же время мне почему-то страшно и не хочется, чтобы он дозвонился. До чего же быстро поддаешься абсурду! Я по-прежнему точно знаю, что я — это я, но в окружающих уверен все меньше.

Вооруженный отряд топочет по лестнице, выбегает на улицу. Хлопают дверцы машины, воет сирена. Я сижу, уставившись в стену. Брижит идет к автомату с напитками, спрашивает у механика, который его чинит, сколько это будет продолжаться. Тот неопределенно поджимает губы. Я машинально прокручиваю в памяти всю свою жизнь: готовлюсь дать отпор, ищу неопровержимые доводы, которые убедили бы полицию. Но сомнение с каждой минутой все сильнее отравляет мозг. Нет, любовнику Лиз, кто бы он ни был, не хватит наглости явиться сюда и выдавать себя за меня в моем присутствии. Они просто не откроют полицейским дверь, затаятся, сделав вид, будто никого нет дома, и мне останется только обратиться в консульство. Без документов, удостоверяющих личность, я ничего не добьюсь.

Рука болит меньше, но пальцы все такие же распухшие. Я пытаюсь ослабить тугую повязку, которую наложили в больнице, а сидящая рядом девчушка между тем засыпает, привалившись к моему плечу и запрокинув безмятежное личико под ведьминским гримом.

— Кончится когда-нибудь это издевательство?

Это рявкает… кто? лже-я? — ворвавшись в участок.

Не оглядываясь на следующих за ним по пятам полицейских, он подлетает к окошку, колотит в него ладонью и требует комиссара.

— Его нет, — флегматично отвечает рыжий. — И потише, пожалуйста. Ваши документы!

Я встаю. Самозванец достает паспорт, швыряет его на стол и оборачивается ко мне. Лицо его непроницаемо. Полицейский проверяет документ.

— Подите-ка сюда! Вы, вы!

Я подхожу, стараясь держаться как можно непринужденнее, хотя пульс у меня зашкаливает.

— Мартин Харрис, говорите? — шипит рыжий и сует мне под нос раскрытый паспорт.

У меня отваливается челюсть. Имя, дата и место рождения — все мое. И его фотография.

— Шутки шутить вздумали? Нам тут, по-вашему, больше делать нечего?

— Но это же я! — бормочу я растерянно, показывая на него. — Допросите его и меня тоже — увидите, что это не он!

— Довольно, месье, не то сядете за оскорбление при исполнении!

Я примиряюще поднимаю руки, заверяю его в своем уважении к мундиру и умоляю помочь мне разоблачить самозванца, который вдобавок раздобыл фальшивые документы на мое имя.

— Голословное обвинение. Этот документ выглядит совершенно нормально, — говорит полицейский, листая паспорт.

Я собираюсь было потребовать экспертизы, но вижу штемпель о въезде во Францию на последней страничке, там, где поставили его мне в прошлый четверг.

— Ну что, убедились? Вот и отлично. А теперь оставьте этого господина в покое, ясно?

— Постойте, ну посудите сами: зачем бы мне на него заявлять, если бы я был не я?

— Это к психиатру.

Я перевожу взгляд на сероглазого блондина, тот смотрит на меня с вызовом, скрестив руки на груди, и нагло ухмыляется: мол, видишь, верят мне, а не тебе. Я перебираю в уме тысячу подробностей, которых он не может знать, и говорю полицейскому:

— Спросите, как звали его отца!

— Вы сказали: его отца, — с нажимом произносит тот и улыбается улыбкой победителя. — Фрэнклин Харрис, — чеканит самозванец, — родился 15 апреля 1924 года в Спрингфилде, штат Миссури, умер 4 июля 1979 года от сердечно-сосудистого коллапса в Медицинском центре Маймонида в Бруклине.

— Все верно? — спрашивает меня полицейский, заметив, как я судорожно вцепился пальцами в край стола.

— Ему-то откуда знать? — фыркает блондин.

Я уже кричу, объясняя, что причиной смерти был не сердечно-сосудистый коллапс, а аллергия на йод.

— Которая и вызвала коллапс! — заявляет он. — Кто вам это рассказал? Детектива наняли, да?

Полицейский смотрит на меня со столь явным предубеждением, что выбивает у меня почву из-под ног.

— Постойте, не поддавайтесь на провокацию: он же все перевернул с ног на голову!

— Мой отец умер от коллапса, вызванного аллергией на анестезию с йодом, когда его готовили к операции по поводу заворота кишок, — как по-писаному шпарит этот тип, до того уверенно, что я не нахожу слов. — Он ел хот-доги на пари, и ему стало плохо…

— Неправда! Это было не пари, а ежегодный конкурс по поеданию хот-догов, который устраивает сеть ресторанов «Натан» в День независимости! Мой отец выигрывал его три года подряд и перечислял половину премии сиротскому приюту на Кони-Айленде.

Гробовая тишина накрывает полицейский участок. Все смотрят на меня. Как же я, оказывается, орал вне себя! Я бормочу какие-то извинения, заглядывая полицейскому в глаза, он не может не видеть, что я искренен…

— Послушайте, — вздыхает он, — договоритесь между собой на улице, у нас много дел.

Самозванец согласно кивает и хочет забрать со стола свой паспорт. Я перехватываю его руку, разворачиваю его к себе:

— А над чем я сейчас работаю, ну-ка ответьте? Почему я во Франции?

Он и не думает отводить глаза. Наоборот, смотрит на меня в упор и едва заметно моргает. Словно призывает к чему-то, подает знак, просит о перемирии. Или он ничего не знает о моих исследованиях, или пытается напомнить мне об их секретности.

— Профессор Поль де Кермер позвонит с минуты на минуту, — говорю я наконец, чувствуя, что заработал очко в свою пользу.

Он отворачивается, призывая в свидетели нашего собеседника:

— Лейтенант, этот человек очень хорошо осведомлен, не знаю, каким образом, не знаю, мошенник он или маньяк, но сделайте что-нибудь, чтобы он отстал от нас!

— От «нас»?

— Он явился сегодня утром ко мне домой и набросился на мою жену, утверждая, что это его жена.

— Она и есть моя жена!

— Она его никогда не видела, он откуда-то знает, как ее зовут, для нее это потрясение, она только что перенесла нервную депрессию…